Аттестация, данная Белинским и Соловьевым немецким и русским ученым (прежде всего Ломоносову), в целом норманизму и антинорманизму, приобрела в нашей науке силу непреложной истины и стала общим местом в работах норманистов. Вместе с тем с начала 1860-х гг. в их рассуждениях как о норманской теории, так и ее критике появляются иные нотки, которые были вызваны «Отрывками из исследований о варяжском вопросе» С. А. Гедеонова, вышедшими в 1862-1863 гг. в «Записках Академии наук» (в 1876 г. в переработанном виде «Отрывки» были переизданы под названием «Варяги и Русь»), Причину своего выступления против, по его характеристике, «мнимонорманского происхождения Руси» исследователь сформулировал следующим образом: «Полуторастолетний опыт доказал, что при догмате скандинавского начала Русского государства научная разработка древнейшей истории Руси немыслима». А в отношении современного ему состояния разработки варяго-русского вопроса констатировал, что «ультраскандинавский взгляд на русский исторический быт» заставляет обсуждать русские древности лишь «с точки зрения скандинавского догмата», иногда, по очень важному уточнению ученого, и «бессознательно».
Говоря, что норманизм основан «не на фактах, а на подобозвучиях и недоразумениях», Гедеонов вел речь о «непростительно вольном обхождении» Шлецера с летописью, о том, что сторонники норманства варягов принимают и отвергают ее текст «по усмотрению». Хотя, как при этом им было особенно подчеркнуто, она «всегда останется, наравне с остальными памятниками древнерусской письменности, живым протестом народного русского духа против систематического онемечения Руси». Историк впечатляюще показал несостоятельность утверждения И.Ф.Круга, высказанного в в «Forschungen in der alteren Geschichte Russlands», что скандинавский язык, по причине нахождения на Руси «множества скандинавов» не только долго там бытовал, но даже какое-то время господствовал в Новгороде, и «что знатнейшие из славян, преклоняясь перед троном для снисхождения благосклонности новых русских, т. е. норманских князей, весьма вероятно, стали вскоре изучать их язык и обучать ему своих детей; простые люди им подражали».
В отношении Вертинских анналов Гедеонов сказал, что титул «хакан» свидетельствует о нахождении в соседстве с Русским каганатом «хазар и аваров, совершенно чуждого скандинавскому началу народа Rhos», и видел в том факт, уничтожающий «систему скандинавского происхождения руси; шведы хаганов не знали» (указывая при этом, что «для франков Швеция была не terra incognita; миссия Ансгария в Швецию относится к 829-831 году; норманские посольства являлись часто при франкском дворе»). Предположение о давнем существовании Руси на берегах Черного моря, добавлял он, также уничтожает «всякую систему норманского происхождения Руси».
И заблуждение полагать, заметил Гедеонов, что скандинавы на Руси легко становились поклонниками Перуна и Велеса, т.к. «норманские конунги тем самым отрекались от своих родословных; Инглинги вели свой род от Одина», и что «вообще промена одного язычества на другое не знает никакая история». В полном согласии с Ломоносовым и Эверсом (последнего он называет своим «руководителем») историк отмечал, что никакими случайностями не может быть объяснено «молчание скандинавских источников о Рюрике и об основании Русского государства» (констатируя при этом, что норвежский скальд Тиодольф был современником Рюрика и его братьев, но в сохранившихся у Снорри Стурлусона остатках его песен нет о них и речи, хотя вместе с тем «говорится о восточных венедах, то есть о руси»)[230].
Убедительность доказательств Гедеонова, что «норманское начало» не отразилось «в основных явлениях древнерусского быта» (как, например, отозвалось, напоминал он норманистам, «начало латино-германское в истории Франции, как начало германо-норманское в истории английской»): ни в языке, ни в язычестве, ни в праве, ни в народных обычаях и преданиях восточных славян, ни в летописях, ни в действиях и образе жизни первых князей и окружавших их варягов, ни в государственном устройстве, ни в военном деле, ни в торговле, была такова, что А. А. Куник в 1862 и 1864 гг., видя в нем противника, который «строго держится в границах чисто ученой полемики», признал: «Нет сомнения, что норманисты в частностях преувеличивали значение норманской стихии для древнерусской истории, то отыскивая влияние ее там, где... оно было или ненужно или даже невозможно, то разбирая главные свидетельства не с одинаковой обстоятельностью и не без пристрастия». И прямо открестился от тех, кто поступается наукой: «...Я не принадлежу к крайним норманистам» и «не думаю норманизировать древнюю Русь».
В 1864 г. М. П. Погодин констатировал, что «норманская система со времен Эверса не имела такого сильного и опасного противника, как г. Гедеонов. Сам Эверс, ловкий, остроумный, последовательный, должен уступить ему не только соответственно времени и количества материалов, но и вообще в обширности ученого горизонта». «Исследования г. Гедеонова, - подводил черту ученый, - служат не только достойным дополнением, но и отличным украшением нашей историко-критической богатой литературы по вопросу о происхождении варягов и руси. [...] Приятно даже уступать ему, потому что он действительно ослабляет силу некоторых наших доказательств, исправляет несколько данных, указывает пропуски, представляет дельные замечания и дополнения». После чего он вновь, как и в 1846 г., сказал, тем самым еще раз подтвердив безуспешность попыток сторонников норманизма объяснить истоки Руси, что откуда происходит название Руси, где она жила первоначально - «открытое поле для догадок», и что «имя Русь с своим происхождением есть вопрос только любопытный, а не основной»[231].
В «Истории России с древнейших времен» С.М.Соловьев охарактеризовал критику Гедеоновым норманизма как «замечательная», но при этом утверждая, что «положительная сторона исследования», где автор доказывал выход варягов с берегов Южной Балтики, «не представляет ничего, на чем бы можно было остановиться». А Погодина резко порицал за то, как он свое «желание» «видеть везде только одних» норманнов воплощал на деле. Во- первых, широко пропагандируя бездоказательный тезис, «что наши князья, от Рюрика до Ярослава включительно, были истые норманны», в то время как Пясты в Польше, возникшей одновременно с Русью, действуют, отмечал Соловьев, точно так же, как и Рюриковичи, хотя и не имели никакого отношения к норманнам. Во-вторых, что, «отправившись от неверной мысли об исключительной деятельности» скандинавов в нашей истории, «Погодин, естественно, старается объяснить все явления из норманского быта», тогда как они были в порядке вещей у многих европейских народов. В-третьих, что важное затруднение для него «представляло также то обстоятельство, что варяги-скандинавы кланяются славянским божествам, и вот, чтобы быть последовательным, он делает Перуна, Волоса и другие славянские божества скандинавскими. Благодаря той же последовательности Русская Правда является скандинавским законом, все нравы и обычаи русские объясняются нравами и обычаями скандинавскими»[232].
В 1864 г. В. И. Ламанский негативное отношение к Ломоносову со стороны немецких ученых, работавших в Академии наук в разное время, объяснял недостатком общего характера немецкой образованности и национальной предубежденностью немцев. И отвергнул мнение Куника, что Ломоносов в понимании истории России стоял ниже не только Миллера и Шлецера, но и своих русских современников, и потому только умам пристрастным и ограниченным может казаться «каким-то великим человеком, трагическим героем». Миллер, по словам Ламанского, действительно оказал «русской науке услуги великие», но «не отличался ни особыми дарованиями, ни чистою, бескорыстною привязанностью к нашему народу», и что Шлецер, хотя «своими дарованиями и ученостью далеко превосходил Миллера, но он вовсе не знал России... и в самой Германии, гордой своим патриотизмом, никто не называет его человеком великим и гениальным, за исключением разве его сына»[233].
