В работах Венелина, к сожалению, опубликованных спустя многие и многие годы после его кончины (1839 г.), содержится критика норманистов за их вольное обращение с источниками. Так, в сочинении «Известия о варягах арабских писателей и злоупотреблении в истолковании оных» он продемонстрировал, как академик Х.Д.Френ «в своем роде действительно драгоценном» труде «Ibn-Foszlan's» трактовал арабские известия «прямо в подтверждение Байеро-Шлецеровского учения». Констатируя, что «норманнолюбцы в арабах никакой не могут иметь подпоры», Венелин остановился на информации ад-Димашки (1256-1327 гг.), что варяги «Варенгского» моря «суть славяне славян (т. е. знаменитейшие из славян)». Но этим словам пристрастие Френа, акцентирует он внимание, придало совершенно иное звучание: варяги «живут насупротив славян», т. е. напротив славянского южнобалтийского побережья, значит, в Скандинавии.
И, как резюмировал исследователь, «мы дожили до неслыханного в летописях исторической критики подвига, т. е., что то свидетельство, которое в полной мере сообразно с Нестором опровергает все учение Байеро-Шлецеристов и громогласно объявляет славянизм варягов, приняли за главнейшее доказательство норманизма, шведизма, сего народа, за доказательство и подтверждение, говорю, того, что именно опровергается!!!!... Итак, невольно подумаешь, что потомки норманнов и их братий все присягли и решились надеть на глаза исторической публики темную завесу во всех тех местах, в которых История выражается не в пользу их предков, и попрать ногами все те бесценные единственные исторические памятники, на которых не начертаны имена их предков».
В рассуждении «О происхождении славян вообще и россов в особенности» Венелин, опять же подчеркнув, что Шлецер и его русские последователи «часто Нестора заставляют говорить и думать, чего им хочется», вполне правомерно ставил перед научным сообществом вопросы: позволительно ли Шлецеру выводить народ русь «из Скандинавии, о коем история совершенно ничего не знает? С каких пор и по какому правилу критики уполномочен он заменять глубокое молчание истории своими выдумками? Неужели это не значит высасывать из пальца?».
Обращаясь к М.П. Погодину, объяснявшему норманство варягов из русского языка, напомнил, что «ни малейшего следа шведских слов не находим в русском языке», а на его ссылку на объяснение Байером летописных имен заметил: «Байера нечего приводить в свидетели. Правда, нельзя не отдать справедливости сему мужу признанием его учености; но сия его ученость, подстрекаемая пристрастием в делах критических, вреднее и опаснее самого неведения. Прошу сказать, что можно ожидать от сего человека, который даже имена Святослава и Владимира произвел из скандинавского??!» (добавив затем, что «произведение (Resultatum) его исследований химерическое есть следствием рудбековских его догадок»).
Констатируя, что Шлецер «взялся за Нестора, на коего Байер не хотел взглянуть», весьма выразительно подчеркнул силу воздействия его авторитета на русских ученых: «Приняв на себя профессорскую важность и вид грозного, беспощадного критика, он перепугал последующих ему молодых историков; Карамзин и прочие присягнули ему на послушание и поклонились низко пред прадедами своими скандинаво-норманно-шведо-варяго-руссами!». (И что с тех пор он «служит как бы классическим руководителем для появляющихся молодых критиков».)
Приведя слова Г. Эверса, не верившего «историческим чудесам» шлецеристов, ловко орудующих своим «волшебным средством» - превращением, что «из путей, по коим отыскиваются исторические истины, легче всего вводит в заблуждение словопроизводство», Венелин пояснял, что Байер и Шлецер «превратили» летописные имена в скандинавские, желая «ввести в Россию шведов. Их поддерживало легковерие и беспечность их последователей, кои думали, что в самом деле все, не кончающееся на -слав и -мир, произошло из худощавой Скандинавии». Говоря, что «на созвучия же нельзя полагаться», ибо ко всем именам послов Олега и Игоря «можно найти созвучные, и даже тождественные не только у скандинавов, но и у прочих европейских и азиатских народов», он отметил предельную легкость в создании норманистами «лингвистических аргументов»: «...Всякому слову в мире можно найти или сделать подобозвучное, стоит только переменить букву, две, и готово доказательство».
Акцентировал он внимание и на том, что для новгородцев Южная Балтика находилась «за морем», что «странные словопроизводства» имени «варяги» Байером и Шлецером «суть не что иное, как рудбековские аргументы», на априорном тезисе норманистов, ставшем у них доказательством «перехода норманнов в Россию! Именно: «Норманны были в это время ужасом для всех приморских стран Европы (!!)», что они вопреки показаниям летописи, направляющей послов к варягам, к руси, убеждают, что те прибыли к шведам, в целом, что они «своею галиматьею отуманили начало российской истории и заставили Нестора противоречить самому себе». Оспорил Венелин и способы толкования оппонентами в свою пользу Русской Правды, якобы возникшей под влиянием скандинавского законодательства (датские законы «выданы впервые только в 1240 году, во время Вальдемара II, следственно 223 годами позже Правды» Ярослава), названия днепровских порогов, «на коих они спотыкнулись и где они обнаружили всю вершину своего искусства толковать», показания Вертинских анналов и Лиудпранда[192].
В 1836 г. Ф. Л. Морошкин в примечаниях к изданной им на русском языке работе дерптского ученого А. Рейца «Опыт истории российских государственных и гражданских законов» резюмировал, что от взгляда М.Т. Каченовского, обращенного на славянские края Южной Балтики, «можно ожидать бесчисленных польз для русской и славянской истории вообще» и что он, основываясь на свидетельстве хрониста Гельмольда (XII в.), находит точку соприкосновения между ильменским Новгородом и варяжским (вагрийским) Старградом[193].
Тогда же С. Руссов в исследовании «О древностях России. Новые толки и разбор их» оспорил точку зрения, что Рюрик происходит от князей вагрийских и что его родина Ольденбург (Старград). Многие пытаются доказать скандинавство варяжской руси на том основании, говорил он далее, что в продолжении IX в. норманны громили Галлию и являлись в Голландии: «Силлогизм истории недостойный! Можно ли Колумба и испанцев, открывших Америку и сделавших в ней первые завоевания, называть турками потому только, что турки на пространстве того ж самого полувека завоевали (в 1453 году) империю Византийскую». И подверг обстоятельной критике идею дерптского профессора Ф. Крузе о тождестве Рюрика русских летописей и Рорика Фрисландского, а также указал, что саги - «простые сказки, к истории, кроме некоторых имен, совсем не принадлежащие», что «выражение за море на древнем наречии славян значило за границу» и что Г. Ф. Миллер в диссертации отрицал единство Алдейгобурга и Ладоги[194].
М. А. Максимович в 1837 г. утверждал в монографии «Откуда идет Русская земля», что Ломоносов, придерживаясь древнего мнения о славянстве варяжской руси, вышедшей с южнобалтийского Поморья и звучавшего в народных преданиях, в ПВЛ и иностранных источниках, борьбой за эту истину «на 60 лет разрядил у нас первую тучу байеровской школы», но все «было застужено северным ветром критики шлецеровской», что «старая Несторо-Ломоносовская» историческая школа, ведущая русь с Южной Балтики и производящая ее от роксолан, господствовала до И. Н. Болтина. Отметив при этом, что от роксолан производили руссов в XVI в. различные иностранные ученые, что Татищев опроверг это мнение, «но Ломоносов и многие другие писатели признавали за верное», что сейчас Венелин, Бутков, Бодянский вновь обратились к «этому роднику» руссов, понимая под роксоланами славян, финнов, народ турецкого племени, - «что кому надо, смотря по «системе».
Наша историческая критика, считал Максимович, начинается с Байера и Татищева, видел в трудолюбивом Миллере последискуссионного периода продолжателя сходной с Ломоносовым идеи о выходе руссов из Пруссии («всеобъемлющий Ломоносов остановил» Миллера, стремившегося в диссертации провозгласить скандинавство руси), говорил, что Шлецер в «Несторе» «обновил» мнение Байера и Тунманна, что мысль Татищева о выходе варягов из Финляндии имела много последователей и была главенствующей до Карамзина и что тот, повторив точку зрения Шлецера, «поворотил» ее несколько по Ломоносову («ибо русов шведских он привел к нам через Пруссию»). И только с этого времени стал господствующим взгляд, «покрытый именем Нестора», будто руссы «были народ скандинавского или гото-немецкого племени». Г.Эверс, продолжал далее Максимович, признавал черноморскую русь за хазар, а Н. А. Полевой, приняв за основу предположение, что скандинавами начинается история русского народа, с них и начал свою историю.
