— Есть ли «Сверчок»? — спросил тоненький голосок за стеклом.

— Не морочь голову! — буркнул Калодонт.

— Дайте ему, пан, — посоветовал гость Калодонта. — Какое ребёнку дело до наших забот?

Калодонт протянул в окошко цветной журнал для детей.

— Прошу пачку «Моряков», — попросил в ту же минуту вежливый голос за витриной. Человек с серыми глазами, опережая озабоченного Калодонта, взял с полки сигареты и подал их в полукруглое окошечко. Под майским солнцем сверкнул тысячами огней великолепный бриллиант на пальце небольшой, но широкой и сильной руки.

Невысокий пан в котелке и с зонтиком, взявший сигареты, едва сдержал возглас удивления. Он поспешно заплатил и быстро ушёл. Возле трамвайной остановки, рядом с Институтом глухонемых, он сел на столбик ограды и долго смотрел на киоск, что-то записывая в блокноте.

— А может, стоило бы на некоторое время затаиться? — неуверенно спросил Калодонт.

— Зачем? — удивился гость. — Мы и дальше будем делать своё. Нужно всегда быть готовыми к борьбе, где бы это ни понадобилось. Везде, где слоняется отвратительная варшавская шпана, где она отравляет жизнь. Не могу только понять, откуда исходит попытка организованно действовать против нас, — напряжённо добавил он. — Я ясно вижу из статьи, что идёт какая-то подготовка.

Он поднял лицо, на котором внезапно вспыхнули страшные глаза, знакомые Калодонту по ночной прогулке.

— Не вижу причин, из-за которых варшавская шпана стала бы ввязываться в эту афёру. Но кто знает? Во всяком случае, мы и в дальнейшем не отступимся от своей цели — всегда быть там, где требуется наше вмешательство. Согласны вы с этим, пан Юлиуш?

— Да, — задумчиво ответил Калодонт. — Нужно, чтобы всё свинство — скандалы, хамство, ругань, грубое насилие и хулиганство — получало отпор на каждом шагу. Чтобы за злом, причинённым негодяями, немедленно следовала расплата… Прав да ведь? Именно это и нужно?

— Да, — просто ответил человек с серыми глазами. — Вы высказали то, о чём я всегда думал. Вы мне очень близки сейчас, пан Юлиуш. Вы меня понимаете, а это так редко бывает между людьми…

Калодонт растроганно шмыгнул носом.

— И поэтому мы поедем на ярмарку овощей в Кошиках. Думаю, что там соберётся весь цвет огородников столицы — нужно посмотреть. Прошу известить об этой прогулке Компота и Шмигло. Ярмарка начнётся послезавтра, в двенадцать часов. Встретимся вот в этой кофейне, — указал человек с серыми глазами на угол Иерусалимских Аллей и площади Трёх Крестов.

— Будет сделано, — деловым тоном ответил Калодонт. — Не понимаю только одного, — заколебался он.

— Чего именно?

— Не понимаю, зачем вы, пан, носите с собой оружие?

— Я?! — удивился тот.

— Ну-у-у… да… — неуверенно подтвердил Калодонт. — Та вчерашняя история…

— Какая история? — лёгкое раздражение постилось в голосе посетителя.

— Ну… вы запугали револьвером шофёра машины «Руха» и приказали отвезти себя с Рынка на Саську Кемпу.

— Я? Что за выдумки! Здесь какое-то недоразумение! — вскочил с места гость.

— А кто же? — пробормотал Калодонт, нервно дёргая себя за усы. — Этот шофёр сегодня утром привёз мне утренние газеты. Он говорил и всё ещё дрожал от страха. Я ему посоветовал держать язык за зубами, потому что, если начнёт болтать, может иметь большие неприятности. Кажется, он понял.

— Пан Юлиуш, — слегка усмехнулся человек с серыми глазами. — С первого же дня моей популярности в Варшаве кто-то уже начинает под меня подделываться. Поверьте, я не ношу оружия и не терроризирую шофёров.

— Интересно, — нахмурился Калодонт. — Кто же это был? Тот шофёр сказал: единственный, кто мог видеть человека, выскочившего из его машины, был какой-то неприметный пан в котелке и с зонтиком, который как раз стоял на тротуаре.

— Пан в котелке и с зонтиком? — тихо и задумчиво повторил человек с серыми глазами. — Я уже где-то видел такую фигуру. Ага, когда избили того доктора… Кто же это может быть? Почему он бродит то тут, то там? Чего ищет? О, раны Иисуса! — вскочил он, ударившись головой о жестяную трубу «козы». — Неужели это тот, в вагоне, на Восточном вокзале?.. У человека, стоявшего за тем железнодорожником… тоже был зонтик.

Дверь распахнулась без стука, и вошёл редакционный курьер.

— К вам, пан редактор, какая-то женщина, — сообщил он Колянко.

— Пусть войдёт.

— В том-то и дело, что не хочет, — пожал плечами курьер. — Ожидает внизу и просит, чтобы вы, пан редактор, сошли к ней.

— Красивая? — спросил Колянко.

— Ничего себе, — серьёзно ответил курьер. — Немного деревенская.

Колянко запер на ключ комнату и спустился вниз. В вестибюле, у входа, стояла стройная девушка в накинутом на голову и плечи ситцевом платочке. Она поддерживала его рукой у самого подбородка, как делают крестьянки, возвращаясь с базара в непогоду.

— Гавайка, — негромко воскликнул Колянко, — что случилось?

Гавайка обратила к нему бледное лицо без тени косметики, свежее, красивое и печальное.

— Прошу пана, — быстро начала она, — только вы это сможете уладить. Только вы!

— Что случилось? — повторил Колянко.

— Ничего не случилось, — тревожно ответила Гавайка, — но может случиться. Я не хочу, чтобы Люлек приходил в бар «Наслаждение»! Не хочу, чтобы он виделся с этими подонками, имел какие-то дела с ними — с Крушиной, с тем лысым мерзавцем, таким элегантным. Я боюсь… — добавила она тише.

— Чего же ты боишься? — спросил Колянко.

— Не знаю, — прошептала девушка, опуская глаза. — У меня плохие предчувствия. Я… знаете, пан, я не ошибаюсь… Прошу вас, пан, — начала она, поднимая на Колянко прекрасные тёмные глаза. — Вы можете, я знаю, только вы это можете. Сделайте так, чтобы он порвал с ними, взялся за какую-нибудь честную работу. Сделайте! Он вас так уважает, так слушается. Я не потому говорю, что чего-то там от него хочу; правда же, нет. Я знаю: рано или поздно всё кончится — слишком всё красиво, слишком красиво! — долго так не бывает. И он, наверное, меня бросит. Но тут уж ничего не поделаешь. Тут ничем не поможешь… Только бы с ним не случилось ничего плохого!

Её бледное молящее лицо казалось тоньше и трогательнее в обрамлении платка, который она судорожно комкала у подбородка, губы и глаза нежно темнели на сером фоне вестибюля.

— Гавайка, — сурово приказал Колянко, — скажи, что случилось. Ты что-то знаешь, раньше ты не приходила… и вдруг какие-то предчувствия, страхи… Я помогу тебе, но скажи…

Гавайка молчала, избегая его взгляда.

— Да, они там, — заговорила она через минуту, — вчера говорили, что Пегус, то есть Люлек, должен что-то устроить, что будет какое-то крупное дело — на большую монету, что если Люлек… не поскользнётся, тогда… Говорили что-то о ярмарке — там должен остаться какой-то труп… Разве я знаю?! — выкрикнула она в растерянности и волнении. — Я ведь слышала с пятого на десятое… Только отрывки… Пили водку и говорили…

— Кто они? Кто такие? — резко спросил Колянко, испытующе глядя в лицо девушки.

— Ну те… я их не знаю… Не знаю, кто они, — неловко выпутывалась Гавайка; гримаса страха скривила её губы, глаза избегали взгляда Колянко. — Какие-то такие… бандиты, — внезапно решительно призналась она. — И Люлек всё время с ними имеет дело.

— Ты назвала одну фамилию. Какую? Кажется, Крушина или что-то похожее? — допытывался Колянко.

— Не знаю, — отрезала Гавайка; в глазах её снова появилась мольба. — Не знаю. Не мучьте меня, пан, я, правда, не знаю. Только умоляю вас: заберите оттуда Люлека! Дайте ему какую-то работу!

Она снова опустила глаза, прелестный румянец окрасил её щёки.

— Может, вначале ему будет трудно, так даже… я ему подкину немного злотых, потому что такие, как он, не привыкли считать деньги.

Колянко молчал, кусая губы.

— Хорошо, — сказал он, — сделаю всё, что нужно. Обещаю тебе, что Люлек туда не вернётся. Приходи через несколько дней, чтобы я знал, сдержит ли он слово.