— Спасибо, — быстро и тихо промолвила Гавайка. — И пусть пан не позволяет ему идти на эту ярмарку. Те продавцы с возов — я их знаю, от них лучше держаться подальше.

— Хорошо, — бросил Колянко, — не позволю.

— До свидания, — слегка поклонилась девушка. Она надвинула платок на лоб, закутала, как от холода, плечи и быстро вышла, закрыв за собой испачканную типографской краской дверь. Колянко медленно стал подниматься наверх.

Открывая дверь своей комнаты, он крикнул курьеру:

— Пан Юзя, поищите мне редактора Вируса. И пусть он немедленно придёт сюда.

Колянко закрыл дверь и подошёл к окну. Стояла чудесная погода, какая бывает в разгаре весны, солнце украшало тёплыми, золотистыми пятнами каждый закоулок, неряшливый двор, старые, почерневшие крыши. Колянко обернулся, услышав, как кто-то открывает дверь.

В комнату вошёл Кубусь, громко насвистывая популярную песенку.

— Садись! — прикрикнул Колянко. — Мне надо с тобой поговорить.

Кубусь закончил свой свист головокружительным пассажем и сел на стол, по-турецки скрестив ноги.

— Что слышно? — весело спросил он. — Есть что-нибудь новое на страницах? Кажется, ничего сенсационного в снабжении столицы молоком не произошло, правда? Хорошо хоть, что завтра эта ярмарка. Ну и потеха будет — вот увидите, пан Эдвин. — Он бережно поправил свою «бабочку» цвета клубники в сочетании с аметистом.

— Кубусь, — мягко спросил Колянко, — кто такой пан Крушина?

— Мой друг, — непринуждённо сообщил Кубусь. — Приятель и начальник. Один бывший боксёр.

Он быстро взглянул на Колянко, стараясь угадать причину этого неожиданного допроса.

— Кубусь, — мягко продолжал Колянко, — я тоже твой начальник и друг, правда ведь?

— Этого не скроешь, — подтвердил Кубусь, — так называемая непререкаемая истина.

— Кубусь, — настаивал Колянко, — а кто из этих двух друзей и начальников тебе дороже? Я или этот Крушина?

— Ну, знаете, — возмутился Кубусь, — что за нелепый вопрос! Где ваша хищная журналистская смекалка, пан Эдвин? Пошутить уже с вами нельзя! Клюёте на любую провокацию.

— Хорошо, — серьёзно ответил Колянко, — в таком случае прошу тебя: немедленно, сейчас же, прекрати отношения с этим паном Крушиной. И ты не пойдёшь ни на какую ярмарку!

— Невозможно, — возразил Куба, спуская со стола ноги; это означало, что он собирается отнестись к делу со всей серьёзностью. — Это невозможно, — повторил он, — вы же не можете мне сейчас всё испортить. Теперь, когда я уже кое-чего добился.

— Конечно, испорчу, — сухо заверил его Колянко. — Признаю даже своё поражение. Это была более чем неудачная мысль — с твоими разоблачениями. Овчинка не стоит выделки. Мизерная добыча за слишком высокую цену.

— За какую цену? — глаза Кубуся сузились от волнения. — О чём вы говорите, пан Эдвин?

— Говорю об опасности, — с деланной холодностью ответил Колянко. — Не могу позволить, чтобы ты встрял в эту сомнительную историю, сталкивался с убийствами и преступлениями. — Он взглянул прямо в глаза Кубусю. — Кубусь, это становится слишком опасным!

— Вы же сами не верите, что Морица убили, — задумался Куба. — Ваша статья — вершина мастерства. В ней кроется столько возможностей, она вызывает столько мыслей! Вы действительно блестящий журналист! — в голосе Кубуся были удивление и радостная, искренняя гордость без тени зависти.

— Я не верю в убийство, и я на стороне человека с белыми глазами, — ответил Колянко, — но это другое дело. Я ошибся. Не таким путём нужно идти к разгадке. Придётся дать сигнал к отступлению. Ты не пойдёшь на ярмарку, Кубусь. Такие вещи пахнут серьёзной угрозой.

— Не спорю, — довольно легкомысленно согласился Кубусь, — подобные дела не для нервных людей, но сейчас, когда я уже начинаю понимать, в чём суть, когда я уже добился некоторых успехов, когда…

Тут Куба подошёл к двери, открыл её, бросил взгляд направо и налево, старательно запер за собой дверь и приблизился к Колянко.

— Когда я каждый день могу напасть на след гигантской, солиднейшей афёры, которую чувствую в воздухе, вынюхиваю, осязаю! — при этих словах курносый нос Кубуся поднялся кверху, как у породистой борзой. — Поймите меня, пан Эдвин, золотой мой… — он подошёл вплотную и взял Колянко за борт пиджака, — я уже кое-что знаю, но слишком мало, чтобы воспроизвести чёткую картину этих запутанных связей. Пан Эдвин, ещё немножко, ещё несколько дней, и мы найдём, возможно, разгадку великой загадки под названием: «Кто такой КУДЛАТЫЙ?» Мы, «Экспресс»!

— Мальчик мой! — Колянко взял Кубуся за подбородок и приподнял его голову: в быстрых карих глазах молодого человека блестели энергия и энтузиазм. — Мальчик мой, действительно, жаль, если нам это не удастся. Жаль, что столько трудов пропадёт зря. Но в принципе подобными делами должна заниматься милиция, а не «Экспресс».

— Пан Эдвин! — воскликнул Куба. — Что с вами случилось? Где ваш неукротимый нрав?! Мы, люди «Экспресса», позволим, чтобы у нас выхватили из-под носа такую возможность?! Мы, журналисты по призванию, журналисты с душой, головой и мускулами, со всеми своими стремлениями, допустим, чтобы милиция опередила нас в закрытии варшавских тайн? Опомнитесь, пан Эдвин! Через несколько дней мы придём к поручику Дзярскому или к кому-то ещё из отдела уголовного розыска, выложим карты на стол и скажем: «Пожалуйста, панове, вот результаты нашего поиска! Отдаём их вам безвозмездно. От всего сердца! И всё это для того, чтобы вы знали, кто лучше ориентируется в дебрях дел этого города». Потом выйдем шагами триумфаторов и дёрнем на радостях, как после выигранного волейбольного матча.

— Кубусь, — в голосе Колянко была неуверенность: по сути, так нужно было играть — довести всё до конца.

«Какой был бы козырь в наших отношениях с Дзярским! — подумал он, ошеломлённый возможностью такого успеха. — Лучший союз — тот, где оба союзника вносят равный вклад».

— Но это только одна сторона медали. На второй её стороне — большие трудности. Не забывай, что милиция — это милиция, и она меньше рискует. А ты…

Кубусь самоуверенно усмехнулся.

— Какой риск? — легкомысленно возразил он. — Меня же не убьют, нет? В крайнем случае, побьют, да и то вряд ли. А если даже… — Кубусь улыбнулся, по-юношески легкомысленно и беззаботно. — А если даже… пан Эдвин… такова судьба журналиста! «Он пал смертью журналиста». Что-то неслыханное, какой козырь! Нет! Новая смерть — смерть журналиста.

Кубусь от души рассмеялся.

— Так и дадите в некрологе: «Погиб смертью журналиста». Люди поломают голову над тем, что бы это значило.

— Только без глупых шуток, — мягко отозвался Колянко. Он ощутил какую-то тяжесть и щемящую боль в сердце.

— Пан Эдвин, — Кубусь заговорил приглушённым, дрожащим от волнения голосом, — подумайте сами: какой получится репортаж! Когда мы уже будем знать. Представьте себе эффект в городе!

Перед глазами Колянко возникла картина: свежеотпечатанные страницы «Экспресса» с ещё влажным от краски заголовком. «Сенсационная афёра» — кричат, вопят, восклицают крупные буквы! И вдруг он представил себе во всех подробностях ту страшную, отвратительную сцену драки в баре «Наслаждение».

— Кубусь, ты не пойдёшь, — слабым голосом проговорил Колянко; он защищался сейчас от самого себя, боролся с тем, чего раньше не знал в себе, даже не подозревал.

— Пан Эдвин, — услышал он весёлый голос Кубуся, — хватит этих комедий. Ведь в душе вы тоже хотите, чтобы я пошёл и сделал всё как надо. Если бы вы этого не хотели, я бы с вами не спорил, а послушался сразу. Ведь никто вас не знает лучше меня, верно?

— Хочу, — пробормотал Колянко с растерянным вздохом, втягивая в лёгкие сигаретный дым. И внезапно понял, что он действительно этого хочет.

«Призвание журналиста, — думал он. — Большой сенсационный репортаж. Если бы не хотел, он бы не пошёл, и я бы говорил с ним совсем иначе. Достаточно сказать, что приходила Гавайка, и мы с ней говорили о Люлеке. Хотя, возможно, и это бы не помогло. Скорее, нет. Конечно, он пойдёт. Должен идти…»