— Так сиди тихо и жди. Сейчас сюда придёт кто-то, желающий с тобой поговорить.

После этих слов он с наслаждением принялся за крем и мороженое, поэтому задумавшемуся Кубе не оставалось ничего другого, как сделать то же самое. На закуску он перечитал номер «Спортивного обозрения», разложенный на столике, между вазочками с мороженым. Столица жила в эти дни сообщениями с трассы велосипедного кросса.

Через некоторое время в бар зашёл инженер Альберт Вильга. Не поздоровавшись, он сел за столик Крушины и Кубуся.

— Это он? — спросил он Крушину, движением головы указывая на Кубу.

— Что для вас, пан? — поинтересовалась официантка, подходя к ним.

— Большую бутылку «Чинзано», — ответил Вильга, не оборачиваясь.

— У нас такого нет, — неуверенно ответила официантка.

— Тогда, пожалуйста, оставьте меня в покое, — с ледяной вежливостью заявил Вильга, и официантка отошла, не возразив ни слова.

Кубусь внимательно присматривался к Вильге: его поразил безупречный костюм и манеры, которые даже явному нахальству придавали оттенок элегантности.

«Ого! — подумал он. — Этот сделан не из того материала, что крушины и мехцинские. Вот как! Значит, движемся вперёд и чем дальше, тем глубже».

— Вы ещё долго собираетесь сидеть в этой корчме, где смердит пирожками и патокой? — спросил Вильга тихим, но резким голосом; его выцветшие голубые глаза и бесцветное обрюзгшее лицо не выражали ни радости, ни злобы.

— А что вы, пан, можете предложить? — довольно нагло спросил Кубусь.

— Позавтракать, — ответил Вильга и взглянул на Кубуся; в его выцветших глазах была пустота, такая пустота, что Кубусю стало не по себе.

— Идём, — заявил Крушина, расплачиваясь.

Они встали и вышли. На краю освещённого полуденным солнцем широкого тротуара стоял оливковый — «гумбер» с красивым, немного подпорченным кузовом.

Вскоре «гумбер» можно было увидеть на улице Новогрудской, напротив входа в небольшой, на первый взгляд, захудалый магазин, витрина которого была между тем заставлена дорогими закусками и бутылками заграничной водки. За этой витриной скрывался один из лучших варшавских ресторанов. Из первого помещения с огромным буфетом несколько ступенек вели в небольшой зал, украшенный оленьими рогами и кабаньими головами. Тут стояли тёмные столики и такие же стулья с вырезанными в спинках сердечками.

Из зала можно было попасть в комнатку с правой стороны. Её единственное зарешечённое окно выходило на довольно грязный варшавский дворик. Один из находившихся в комнате столиков был сейчас занят тремя клиентами и являл собой картину кулинарного побоища, достойную пера Франсуа Рабле. В ужасающем беспорядке валялись на нём остатки селёдки, сухой охотничьей колбасы, окорока, редиски, лука, омлета, крутых яиц, заливного судака и холодца.

Один из клиентов, человек могучего сложения, со сломанным боксёрским носом, уже начал петь. Скрипучим баритоном он умолял: «Нинон, ах, улыбнись…» Или сообщал: «Чтобы ты знала, как я хочу целовать твои уста…»

Элегантный пан с длинным обвислым лицом сидел неподвижно и курил сигарету. На его лице не было заметно никаких следов опьянения, а лёгкий румянец на скулах являлся скорее следствием жары и духоты в тесной, насыщенной винными парами комнате.

Якуб Вирус спросил:

— Который час?

— Полпятого, — вежливо и небрежно ответил Вильга.

Кубусь с усилием проглотил слюну.

— Мы уже позавтракали? Так рано, — удивился он.

— Ага, — отозвался Вильга. — Пора бы уже подумать об обеде.

— Только без меня… — простонал Кубусь и зажмурил глаза.

Всё кружилось перед ним с удвоенной скоростью. Он открыл глаза и вновь увидел лицо Вильги, холодное, вежливое, невыразительное. Вся комната колебалась у него перед глазами, как на воздушных качелях. Дверь отворилась, и вошёл официант в белой куртке, которого, как показалось Кубе, внесла волна высокого прилива. Официант наклонился к Вильге.

— Нет! — простонал Кубусь охрипшим голосом: до его сознания дошло, что Вильга снова заказывает водку.

— Ну что? — услышал он голос Вильги. — Ещё по одной, панове? Роберт, выпьешь? А ты? — обратился он к Кубусю.

Кубусь успел подумать, что если выпьет ещё хоть рюмку, то, наверное, умрёт. Нельзя было, однако, отказываться: все его усилия держаться во время четырёхчасового неистового пьянства пропали бы зря, если бы Кубусь сломался. Он с ужасом взглянул в холодное обрюзгшее лицо своего элегантного соседа и кивнул головой.

Вильга слегка усмехнулся. Если бы он был способен на сострадание и рыцарское восхищение своим противником, то, наверное, сейчас бы ощутил эти чувства. Вконец измученный юноша по другую сторону стола в этом испытании держался с достоинством.

Но инженер только налил две рюмки водки и поднял свою вверх. У Кубуся выступили на лбу холодные капельки пота, дрожащей рукой он поднёс рюмку ко рту и выпил, расплёскивая водку. Эта последняя рюмка произвела на него странное впечатление: он как будто немного протрезвел. Какое-то мгновение Куба прислушивался к своим заглушённым водкой мыслям и действительно ощутил, что ему стало легче. Тут он услышал тихий небрежный голос Вильги:

— Собственно, мне не следует с тобой разговаривать: ты сейчас на больших оборотах.

— Совсем я ни на каких оборотах, — с бессмысленным пьяным упрямством ответил Кубусь. Он старался твёрдо взглянуть на Вильгу, но его мутный взгляд бессильно расплывался, скользя по лицу инженера.

— Ты пьян, — холодно повторил Вильга, — и я не хочу, чтобы ты думал, будто я этим пользуюсь.

— Думай, пан, что говоришь! — возмутился Кубусь, но уже не смог придать своему голосу грозное выражение.

— Закрой рот, щенок! — совершенно равнодушно приказал Вильга. — Ну если ты такой герой, то скажи: кто убил Морица?

Красные и зелёные сигналы вспыхнули в мозгу Кубуся. Он глубоко вздохнул и попытался решить: что ему на это ответить? Чем дольше думал, тем меньше мог что-нибудь придумать.

Крушина уже спал за столом, положив голову между солёными огурцами и остатками лососины. Кубусь опять вздохнул и увидел, как Вильга поднимает бутылку, чтобы налить ему ещё рюмку водки.

— Какой-то фраер с белыми глазами и бриллиантом на пальце, — проговорил Кубусь так быстро, как только мог.

— Так-так, — кивнул головой Вильга. — Эти сказки я уже слышал. Придумай что-нибудь новенькое или лучше скажи: откуда ты об этом знаешь?

Во взгляде Кубуся было смятение. «Откуда я знаю? Милостью Божьей, откуда я могу это знать?» Перед ним опять были блёклые голубые глаза, которые будто обволакивали его голубой ледяной пеленою, парализуя волю и мысли.

— Я это знаю… — начал он отчаянно, — от Сюпки.

— А кто он, этот Сюпка?

— Железнодорожник… Живёт в Анине.

— Что у тебя общего с железнодорожниками из Анина? Говори!

— У меня? — пробормотал Кубусь. — Ничего…

«Это конец, — подумал он, — затравил меня как зайца. Действительно, что у меня может быть общего с железнодорожниками из Анина?»

— У меня нет ничего общего, — начал он неуверенно, — только…

— Откуда ты его знаешь? Откуда он об этом знает? Кто он такой, этот Сюпка? Почему он тебе рассказывал?

— Сейчас, сейчас, — защищался, как мог, Кубусь; он казался теперь окончательно упившимся и неловко размахивал руками, — сейчас я вам всё, пан, объясню. Там, в Анине, есть одна девушка. Её зовут Ганка. Покойный Мориц ухаживал за ней. Но мне она тоже того… Знаете, пан, любовь — глупое чувство. Я ездил туда, в этот Анин. Вот именно поэтому, пан, я и ездил в Анин. А этот Сюпка был свидетелем, как пристукнули Весека Мехцинского. Он знал, что Мориц идёт к Ганке, и всё ей сразу рассказал. А Ганка мне… Видите, пан, как получилось…

Вильга медленно поднёс свою рюмку ко рту и выпил, не обращая внимания на Кубуся, потом отрезал себе розовый ломтик лососины. Дверь опять открылась, и вошёл официант. Кубусь почувствовал внезапный приступ тошноты. На его лице появилась гримаса.