— Попытаюсь, — холодно и осторожно ответил Вильга.

Едва заметная усмешка скривила его узкие бескровные губы. Такая осторожность и холодность внушали доверие; к тому же Меринос знал невероятные способности инженера Вильги по части алкоголя. Сам он был свидетелем событий, казалось бы, невозможных, и уже не раз пользовался этим незаурядным талантом. В определённых кругах Варшавы рассказывали фантастические истории о стойкости этой лысой головы к огненной водичке. Поговаривали даже, что Альберт Вильга был перед войной агентом военной разведки по особым поручениям, то есть его использовали в тех случаях, когда нужно было получить информацию с помощью водки. Это были, однако, — легенды, эфемерные и непроверенные, причём люди знающие добавляли, что, вероятно, в мире не существует разведки, которая выдержала бы деятельность таких дорогих агентов и столь своеобразные методы работы.

— Этого фраера, — проговорил Меринос, поправляя свой китайский галстук из тяжёлого шёлка, — зовут Пегусом, и он знает, кто убил Мехцинского. Надо, чтобы и мы узнали, а также заодно выяснили, откуда этому фраеру всё известно.

Двери бара «Наслаждение» были уже настежь открыты: первые дни мая дохнули на Варшаву настоящей летней жарой. Крушина не торопясь зашёл внутрь. В это время бар производил впечатление дешёвой столовой: немногочисленные, тяжело склонившиеся над столами посетители в рабочих спецовках и грязных велосипедных шапочках разворачивали жирную бумагу, вынимали хлеб с колбасой и поспешно проглатывали свой завтрак, запивая его пивом или чаем. Тут и там тяжело дышали вспотевшие командированные, нагружённые фанерными чемоданами и обязательными портфелями с ремёнными застёжками. Они обливались потом в своих тёплых зимних пальто и жадно хлебали подкрашенный лимонад.

За буфетом хлопотала Гавайка в подвязанном грязной тряпкой фартуке. Крушина подошёл к буфету.

— Слушай, Гавайка…

Гавайка подняла раскрасневшееся от работы лицо, мелкие капельки пота поблёскивали на её верхней губе.

— Гавайка, — повторил Крушина. — У меня есть к тебе… дело.

Он провёл ладонью от лба по всему лицу; это был жест, выражавший сильную озабоченность, безграничное беспокойство и полную беспомощность.

— Слушаю вас, пан Крушина, — отозвалась Гавайка без улыбки.

— Слушай, Гавайка, — мялся Крушина. — Ты знаешь такого невысокого парня с веснушками, правда? Он был здесь вместе с нами…

— Кого вы имеете в виду, пан Крушина? — спросила ледяным тоном Гавайка, демонстрируя абсолюта спокойствие и равнодушие; так ей, по крайней мере, казалось в эту минуту. Но даже такой неискушённый человек, как Роберт Крушина, не мог не заметить той неприкрытой настороженности, которая всегда появляется в глазах, лице и позе человека, когда разговор касается кого-то, кто является важным и постоянным объектом его мыслей.

— Ну, знаешь, — оживился Роберт: инстинкт боксёра подсказал ему, что он на верном пути. — Такой блондин, — сказал он с нажимом. — Был тогда со мной и покойным Мехцинским. Пару дней назад… Ну вспомни — он ещё разговаривал с тобой.

— Нет, — твёрдо ответила Гавайка, — ничего не знаю.

В эту минуту в бар вошёл Кубусь. Он взглянул на беседующих у буфета и без колебаний направился к ним. Небольшие глазки Крушины вспыхнули радостью. Он злорадно усмехнулся и собирался что-то сказать, но Кубусь его опередил.

— Жарко… Ну и пекло, да, Крушина? Самое начало мая, а уже так припекает, подумать только… Я проходил мимо и зашёл чего-нибудь выпить. Гавайка, у вас есть в этой дыре что-нибудь холодненькое?

Гавайка повернулась к холодильнику.

— Хорошо, хорошо, — насмешливо согласился Крушина, — так или иначе, хорошо, что ты появился, Пегус. У меня к тебе очень важное дело. Пей эту мочу, — добавил он, указывая на ярко-жёлтый лимонад, который Гавайка налила в огромную кружку для пива, — и пойдём.

Кубусь медленно выпил лимонад, поправил «бабочку» цвета цикламена, заплатил, равнодушно кивнул головой Гавайке и вышел с Крушиной. Гавайка за всё это время ни разу на него не взглянула, переставляя ящики с пустыми бутылками из-под пива.

— Палит, — повторил Кубусь на улице.

Какое-то время оба шли молча, Крушина обливался потом.

— Новые ботинки? — беззаботно спросил Кубусь, услышав скрип подошв. Ноги Роберта были обуты в красивые туфли на толстой кожаной подошве.

— Новые, — с облегчением ответил Крушина. — Тысяча восемьсот. Знаю одного сапожника, который такие шьёт. Дёшево, правда? Могу к нему отвести, хочешь? Туфли что надо. — Было заметно, что он с удовольствием ухватился за эту тему.

— Скажи, Крушина, что тебе нужно, потому что у меня сегодня нет времени, — перебил его Кубусь.

— Сейчас! — закричал Крушина и неожиданно кинулся на мостовую. Он остановил проезжавшее мимо свободное такси, открыл дверцу и решительным движением втолкнул Кубу внутрь.

— Куда? — спросил шофёр.

— В город, — с усилием ответил Крушина.

Шофёр решил, что клиент, похоже, под градусом, и, не требуя дальнейших пояснений, двинулся к центру.

— Ну? — спросил терпеливо, хотя и со скрытой угрозой в голосе Кубусь. — В чём дело?

Крушина мучительно скривился, судорожным движением головы давая понять Кубусю, что не может говорить в такси. Кубусь понуро умолк, и Крушина опять вздохнул с облегчением. На углу Пенкной они увидели большую толпу. Это явно подбодрило Крушину, который немедленно выкрикнул, не без удовольствия:

— Что там за кутерьма? Что происходит?

— Ничего, — ответил Кубусь, — читают сообщение о вчерашнем кроссе.

— Вот оно что! — обрадовался Крушина. — Кто выиграл? Кто? Снова Вильчевский?

— Вильчевский, — подтвердил шофёр. — На медаль. Каждый день — сорок километров в час.

— На медаль! — восхитился Крушина. — Вылазь! — толкнул он Кубу. — Ставлю бутылку! За Вильчевского, чтоб он, бедняга, и дальше не поскользнулся. Тормози, пан, — бросил он шофёру. — Сколько там?

— Крушина! — пробормотал Кубусь, когда Роберт заплатил и оба они уже стояли на тротуаре. — Говорю тебе, у меня нет времени. Будь серьёзнее. Говори, в чём дело, и разойдёмся.

Но на Крушину, казалось, снизошло вдохновение.

— Пегус, мой мальчик! — сказал он сердечно. — Ты не хочешь водки. Хорошо, не буду тебя заставлять. Но ведь ты любишь сладкое, правда? Я тоже его обожаю. И ты мне не откажешь, сынок. Мы стоим как раз рядом с баром. Вот видишь: «Фрукты, мороженое»? Я заболею, если мы в него не зайдём. Всё, что захочешь, — твоё. Торт мокко, ванильный крем, смородиновое желе с молоком, торт «камарго», мороженое. О, огромная порция фисташкового мороженого со взбитыми сливками! Подумай, парень…

И прежде чем Кубусь успел что-нибудь сообразить, железные ладони Крушины почти впихнули его в бар «Фрукты, мороженое», где стены были украшены разноцветной керамикой на фруктовые темы.

— Вот тут, — заявил Крушина. — Садись. Пани, пожалуйста, — обратился он к официантке, — две порции мороженого, два крема и два апельсиновых напитка. Вот здорово, да? — улыбнулся он Кубусю, как добрая волшебница в сказке о спящей красавице; так ему, по крайней мере, казалось, потому что он на минуту забыл о своём сломанном носе, который мог вызвать дрожь в сердце любого смельчака.

— Подожди минутку, я должен позвонить. Только никуда не уходи! — приказал Крушина. На этот раз в его голосе прозвучала нотка угрозы и предупреждения, которая не снилась даже самым злым волшебницам из детских сказок. Он зашёл в кабину телефона-автомата, как раз напротив входа в зал, где сидел Кубусь, и прикрыл дверь: через окно кабины боксёр внимательно следил за своим спутником, готовый немедленно принять меры, едва тот проявит малейшее намерение сбежать. Спустя несколько минут Роберт вышел из кабины и заявил:

— Ты, Пегус, ещё не передумал? Ещё хочешь заработать несколько злотых?

Куба быстро глянул на Крушину; он сразу понял, что теперь инициатива уже не в его руках и не в руках Крушины, а всё решает кто-то третий.

— Ясное дело, — осторожно ответил он.