Мехцинский мгновенно протрезвел, как человек, стоящий на краю пропасти. Он снова тревожно взглянул на Кубу.

— Это моя специальность, — холодно заявил Куба. — Зрелища, съезды, совещания — это моя специальность. На этом можно заработать хорошеньких несколько злотых. Ты, ты… — он игриво помахал пальцем перед самым носом Крушины, — ты сразу знаешь, что сидит в человеке и что из него можно выжать. Имеет глаз, имеет, — похвалил он Крушину, обращаясь к Морицу.

— Главное — пресса, — заявил Крушина. — Надо только уметь ладить с прессой, остальное — чепуха.

У Кубы возникло ощущение, что в боку у него открутили вентиль, и оттуда со свистом вырывается наружу напряжённая тревога.

— Замётано, — уверенно сказал он, положив ладонь на руку Крушины. — Спи спокойно, силач с молниеносным ударом, твоё дело у тебя в кармане. О моём гонораре поговорим потом.

— Видишь, — обрадовался Крушина. — Вот и договорились.

Что-то в словах и голосе Кубы вызывало доверие к нему. Мехцинский снова разлил в кружки водку.

Куба взял свою кружку.

— Я ещё останусь, — сказал он. — Как мы с тобой договоримся, Крушина?

— Не знаю, — ответил уже опьяневший Крушина, с усилием выговаривая слова.

— У тебя есть телефон? — быстро спросил Куба.

Крушина утвердительно кивнул.

— Номер? — не отставал Куба.

— Восемь, шестнадцать, ноль два, — пробормотал Крушина, — позвони… Или нет, — он заколебался, пытаясь говорить обычным голосом, — или так… Крушина в отчаянии махнул рукой.

— Держись, Пегус, — обратился Мехцинский к Кубе. В глазах Морица, слегка расширенных и блестевших от водки, было беспокойство. Кубусь ощутил что-то похожее на сожаление, какое-то непонятное опасение, кольнуло его в сердце.

— Держись, Мориц, — тепло ответил он.

Крушина расплатился с официантом и вышел вместе с Мехцинским. Куба взял кружку с водкой и направился к буфету. Увидев, что он приближается, пан Сливка спрятался за выцветший зелёный занавес.

— Когда вы закрываете свою фабрику волнений? — обратился Кубусь к молчавшей Гавайке. Девушка обратила на него взгляд и увидела карие глаза Кубуся, такие лучистые, весёлые и умные, что в сердце её что-то вспыхнуло.

— В двенадцать, — тихо ответила она.

— Прекрасно, — серьёзно сказал Куба. — Я подожду тебя и провожу домой.

Гавайка промолчала. Она знала, что здесь не помогут ни препирательства с этим парнем, ни борьба с самой собой.

Крушина и Мориц шли по Твардой в сторону площади Гжибовского. Ночь стояла тёмная и тёплая, всё предвещало перемену погоды.

Одурманенный водкой, Крушина что-то говорил, повторял какие-то пустяки. Мориц молчал. Он пытался сосредоточиться перед этой встречей, полностью занимавшей его мысли. Всё сплелось в какой-то неимоверно запутанный клубок. Судебная повестка, неожиданное улучшение его финансовых дел, Ганка, появление Кубы, новые перспективы и виражи жизни, вмешательство Кубы в афёры Крушины и судьба его, Мехцинского, зависевшая от этого; наконец тот разговор, на который он идёт, не зная, радоваться ему или бояться, — всё это требовало необыкновенного напряжения. Однако мысли Мехцинского путались в алкогольном тумане.

Наконец они свернули с площади Гжибовского на улицу Багно, и Крушина толкнул незапертые ворота. Это были низенькие ободранные ворота, за которыми тянулся длинный, захламлённый двор с многочисленными закоулками. Вдали грозно темнела огромная башня сгоревшей телефонной станции.

Крушина подошёл к будке из старых досок; здесь висела какая-то табличка. У Морица болезненно сжалось сердце, когда он ставил ногу на первую ступеньку. Увидеть Кудлатого! Столько людей в Варшаве трепещет при одном упоминании этого имени!

Крушина открыл внизу тяжёлую железную дверь и коснулся выключателя: блеснула слабая лампочка, её мутный свет вполне соответствовал сумятице в мыслях Морица. Он двинулся вслед за Крушиной через горы хлама, отбросов, разного лома. Каждый шаг был для него мукой, словно он всё больше впутывался во что-то непонятное и страшное.

— Роберт, — он вдруг схватил за плечо Крушину. — Подожди! Скажи, что ты ко мне имеешь?

Крушина повернул к нему смуглое плоское лицо со сломанным носом. В маленьких чёрных глазках не было обычной задиристости.

— Что ты, Мориц? — удивился он. — Я к тебе ничего не имею. Тогда, у Ткачика, ты немного распустил язык, но больше ничего. И вообще ты какой-то такой… немного… Но я ничего к тебе не имею, Мориц, — сам не зная почему, заверял Крушина.

— Слушай, Роберт, — внезапно сказал Мориц. — Этот фраер, которого я сегодня к тебе привёл, этот Пегус — страшно крутой. Следи за ним. Так себе паренёк, но это ас. Высшего класса!

— Хорошо, хорошо, — добродушно отозвался Крушина, — будь спокоен. — Он задержался у стены, заставленной деревянными ящиками, и крепко нажал на какую-то планку.

— Ну, держись… — шепнул он с неожиданной сердечностью на ухо Морицу и слегка толкнул его в щель, образовавшуюся в стене.

Мориц пришёл в себя после минутного потрясения: этот несложный трюк со стеной всегда производил на новичков ошеломляющее впечатление. Он быстро огляделся вокруг и сделал шаг вперёд. Стена за ним закрылась с глухим стуком. Перед ним был точно такой же подвал, как за стеной, но пустой и ещё слабее освещённый — тут царил полумрак. Слева Мориц с усилием рассмотрел дешёвую железную кровать, ржаво поскрипывающую под тяжестью какого-то тела.

Человек на кровати приподнялся на локтях и опёрся на ладони, присматриваясь в полумраке к Мехцинскому. Его глаз Мориц не видел. Рядом с кроватью стоял деревянный ящик, а на нём — чёрный блестящий телефон. За кроватью перегородка из фанеры и досок делила подвал на две части. Сквозь щели в досках пробивался свет.

— За тобой, — проговорил с кровати звучный голос, — стоит стул. Садись.

Мориц чуть попятился и оглянулся. Справа стоял дешёвый стул, а рядом — столик с доской «под мрамор», как в третьеразрядной кофейне. На столике стояла водка и лежали сигареты. Мориц сел. Только сейчас его охватил такой страх, что он едва сдерживал дрожь в коленях и молил про себя, чтобы в подвале как можно дольше стояла тишина, боясь выдать себя дрожащим голосом.

— Я уже давно хочу тебя видеть, — послышался голос с кровати, и вдруг над головой Морица вспыхнул ослепительный свет. Мориц изо всех сил стиснул зубы, чтобы не закричать. Он сидел так секунды две, освещённый с головы до ног, как на операционном столе. Затем свет погас, и ослеплённых глаз парня щемяще коснулась темнота. Прошло несколько минут, пока он снова привык к ней. По телу разлилась невероятная слабость. Впервые в жизни его парализовал страх.

С кровати поднялась гигантская фигура, и человек сел на край постели, опираясь спиной на изголовье. Задрожал огонёк спички.

— Почему же ты ничего не говоришь, сынок? Я слышал, ты такой крутой, что даже на Крушину налетаешь, а сейчас молчишь?

— Я пришёл, чтобы слушать, пан Кудлатый, — с усилием пролепетал Мориц. — Вы же меня вызывали. — И почувствовал внезапный прилив уверенности, впервые вымолвив это страшное имя в разговоре.

— А ты налей себе рюмку и выпей, — донёсся до него голос с кровати, — это на тебя хорошо подействует. И закури.

Мориц налил себе и жадно выпил. Водка мгновенно ударила в голову и, вероятно, поэтому ему послышался какой-то шорох за перегородкой. Его рука дрожала, когда он закуривал.

— Теперь слушай, Мориц, — человек на кровати изменил позу и сел, широко расставив ноги и опершись подбородком на руки. — Я хотел поговорить с тобой по двум причинам. Во-первых, потому что ты мерзавец, а во-вторых, потому что ты крутой парень, который может далеко пойти.

Кудлатый встал и начал вышагивать по подвалу. Он был огромного роста и могучего сложения, ходил тихими упругими шагами. Впечатление мощи его тела усиливал и густой полумрак. Голова тонула в темноте, единственная деталь, которую Мориц успел заметить, были густые растрёпанные волосы. Кудлатый сделал ещё несколько шагов и вновь повалился на кровать, заскрипевшую под его тяжестью.