Тишина. Женщина поколебалась.

— Хорошо, — сказала она наконец. Элси облегченно выдохнула. — Только в этот раз.

Мановением изящной руки Дездемона указала Мельбергам обратно в коридор и вниз по лестнице на первый этаж. Тот мальчик, Эдвард, по-прежнему подметал пол. Кажется, он не особенно продвинулся. Когда они проходили мимо, Элси услышала, как он кашлянул, и обернулась. У него в руке был сложенный листок бумаги.

— Извини, — сказал он ей. — По-моему, это ты уронила.

Девочка обернулась посмотреть, не слышал ли его кто-то еще, но нет: родители обсуждали с мисс Мудрак подробности оплаты. Рэйчел пялилась на свои конверсы. Элси снова повернулась к мальчику.

— Я?

Он кивнул.

Странно, она не помнила, чтобы при ней были какие-нибудь бумажки. Растерявшись, она смущенно протянула руку и только успела взять листок из пальцев мальчика, как ее позвала мама:

— Элси! Что ты там делаешь?

Она смущенно-благодарно улыбнулась мальчику, запихнула бумажку в карман юбки и побежала к маме. Оказавшись у ее плиссированного подола, Элси услышала, как мисс Мудрак говорит:

— Ну, прощайтеся.

Дэвид опустился на колени и, обняв обеих дочерей, крепко прижал их к себе.

— Девочки, — сказал он тихим, задушенным голосом. — Девочки мои. Мы найдем вашего брата. Мы найдем его, ей-богу. А потом мы привезем его домой и будем жить как раньше. Все вместе.

Рэйчел заплакала. Элси стояла, прижавшись лицом к папиному вельветовому блейзеру, вдыхая запах его лосьона после бритья, и удивлялась, почему сама не плачет. Тут она почувствовала на плечах руки мамы. Лидия Мельберг молчала, но Элси понимала, что та вот-вот зарыдает — от всхлипов у нее вздрагивали руки.

— Ведите себя хорошо, девочки, — только и выдавила она.

После этого Дэвид и Лидия выпутались из объятий и вернулись к машине. С Рэйчел было тяжелее всего — она отчаянно цеплялась за одежду отца и отказывалась отпускать. А потом они уехали: черный седан проскрипел по подъездной дороге и углубился обратно в темные, заснеженные дебри Промышленного пустыря. Элси и Рэйчел стояли на пороге и смотрели, как он удаляется, и от дыхания у них над головами образовывались маленькие облачка тумана. Тут Элси вспомнила про бумажку, которую ей дал мальчик, и сунула руку в карман. Медленно развернув желтый листок, она прочла нацарапанные на нем слова:

— Прю!

…

— ПРЮ!

Ветер. Шорох листьев.

— Прю Маккил! Ты меня слышишь?

Это был женский голос, не совсем чужой, но едва-едва распознаваемый. Будто знакомая песня, тонущая в шуме переполненного ресторана. Голос навевал мысли о безопасности. О процессе митоза клеток. И о пачулях.

Это был голос Дарлы Теннис, учительницы естествознания.

— Как ты? — спросила Дарла, заслоняя лицом темное небо.

Прю застонала.

— Но-нормально, — кое-как выговорила она.

Учительница помогла ей сесть на снегу. Ноги не слушались; штаны промерзли насквозь, промокли и липли к ногам. Кажется, лежала она недолго — освещение совсем не изменилось. Прю попыталась собрать в единое целое все, что случилось до того, как она потеряла сознание: обрыв, потом звук. Но она ведь что-то видела, так? Что-то неожиданное. Воспоминание вспыхнуло молнией: черная лиса. А потом оглушительный шум помех. Девочка выгнула шею и заглянула за край обрыва. Лисы не было. Она повернулась к мисс Теннис.

— Что вы тут делаете?

— Могу задать тот же вопрос, — ответила учительница, потирая ладони. Ногти у нее были черные от грязи. — Интересное место для прогулок. — Она окинула взглядом горизонт. — Любуешься на Непроходимую чащу?

— Я просто бродила… — начала Прю, — а потом… — Тут она умолкла, не зная, до какой степени стоит быть откровенной. Она никому еще не рассказывала о голосах растений — наверняка на нее просто посмотрели бы как на чокнутую. — А потом у меня очень закружилась голова.

— Нелегкий был день, — согласилась мисс Теннис, поднимаясь на ноги. К ее юбке прилипли сухие травинки, и она отряхнула их, а потом подала руку Прю. — Идем, я угощу тебя горячим молоком. Тебе надо согреться.

Они дошли до кофейни на Ломбард-стрит и сели друг напротив друга за столиком у окна. Дарле принесли капучино; перед Прю поставили дымящуюся кружку молока с медом. Они немного поговорили про снег, про тоскливые портлендские зимы. Дарла рассказала Прю о своем детстве, о любви к книгам и музыке, об отце-военном, из-за которого семья все время переезжала. О том, что в старших классах была «настоящей хиппи», даже ездила по стране с какой-то группой и продавала фенечки из конопли на стоянке во время концертов.

— Ты любишь музыку? — спросила Дарла.

— Ну да, кое-что люблю. Не знаю. В музыке у меня немножко странные вкусы. Вот недавно начала каджунскую музыку слушать. Вы слышали когда-нибудь?

— Это… там аккордеон, что ли?

— Ага, — кивнула Прю, чувствуя, что краснеет.

— Ну и ну. — Дарла сделала глоток кофе. — У тебя и правда странные вкусы.

Обе рассмеялись хором, а потом смех сменился уютной тишиной. Повернувшись к окну, они смотрели, как мимо проезжают машины. Какой-то мужчина пытался открыть ящик с газетами. В тишине Прю повернулась и через стол окинула учительницу взглядом; та поднесла чашку к губам с почти нечеловеческой грацией.

По правде говоря, все это время Прю скрывала свои приключения в Непроходимой чаще от сверстников — обо всех произошедших ужасах она рассказала лишь папе и маме, но те всякий раз встречали эту тему хмурыми гримасами. Для них все это было только лишним напоминанием о пропавших детях и бессонных ночах. В итоге единственным ее наперсником оказался Мак — он не осуждал ее, и при нем можно было свободно гадать, как же дальше развернулись события за непроницаемой стеной леса, но и не особенно слушал, к тому же принимался лопотать «Пю-у-у!», стоило ей только закрыть рот. Прю иногда приходило в голову, что это уж очень тяжелая ноша; ей страшно хотелось разделить свой секрет хоть с кем-нибудь на свете.

Будто прочитав ее мысли, Дарла поставила чашку на стол и посмотрела на девочку заговорщическим взглядом, широко распахнув глаза.

— Тебе тоже интересно? — спросила она.

Прю поняла, что речь о Непроходимой чаще, хоть и удивилась, как это у них так совпали мысли.

— Что?

— Что там, в Непроходимой чаще?

— Ну, наверное. — Сердце у нее заколотилось быстрее.

— Я гуляла раньше в одной компании, еще в школе. Мои родители жили в Хиллсборо, и мы часто стояли на краю Н.Ч. и просто… смотрели. И гадали. Наверное, так же, как ты сегодня. На обрыве. Мой бывший парень — он был немножко того — все рассказывал, что видел среди деревьев всякие странности. Типа зверей, которые ходили на двух ногах. Он даже клялся, что кто-то из них пытался с ним заговорить. — Она пренебрежительно махнула рукой, как бы напоминая, что парень ее просто-напросто двинулся умом.

Прю не выдержала.

— Можно вам кое-что рассказать? — спросила она наконец.

Дарла посмотрела на нее недоуменно:

— Конечно.

— Но я предупреждаю, это вам покажется очень странным.

— Ничего.

— И я никому еще не говорила, кроме родителей.

— Учителя для этого и существуют, Прю.

Глубокий вдох.

— Я в ней была.

У Дарлы округлились глаза.

— В Непроходимой чаще.

— Правда?

— Ага, — кивнула Прю. — И вы не поверите, что там творилось.

Словно тяжеленная гора рухнула с ее плеч.

Стоило Кертису войти в огромный зал управы, как его окатило волной горячего воздуха; очки тут же запотели. Он неуверенно прошел несколько шагов, чувствуя под ногами холодную жесткость камня, и вдруг наступил на что-то мягкое.