— Нам очень хочется посмотреть, — взмолился Кертис.

Человек в киоске изогнул бровь.

— Неужели? — Он окинул их взглядом. — Ну, так вы такие единственные. Слава богу, сегодня все сворачивается. Цирк этот — сплошной позор. В смысле, кроме Эсбена.

Покряхтев, кассир потянулся к рулону билетов и оторвал два. Просунув их в отверстие в окошке, он взял стопку бумажек, которую туда положила Прю, и начал недовольно их раскладывать.

— Приятного представления, — буркнул он наконец, возвращаясь к чтению.

Они нашли свои места в большом шатре; седовласая женщина всучила им программку. В зале было почти пусто. На самой последней трибуне хихикали двое подростков; с краю сидел в одиночестве мужчина средних лет и ел жареный арахис из бумажного пакета с жирными пятнами. Кертис, усевшись, принялся разглядывать брошюрку, которую ему дали. Она была дешевая, сложенная из ксерокса на противной желтой бумаге. На обложке красовалась фотография медведя с раскрытой пастью, демонстрировавшего два ряда страшных клыков. Над картинкой в рамке было написано: «ДИКИЕ ЗВЕРИ! СВИРЕПЫЕ ХИЩНИКИ!» Под картинкой была еще одна рамка: «ЭСБЕН ВЕЛИКОЛЕПНЫЙ!» Кертис открыл программку, и все ее содержимое разлетелось по полу. Только он наклонился подобрать листки, как сцену залил свет прожекторов.

Человек, у которого они только что купили билеты, прошаркал внутрь и окинул взглядом немногочисленную аудиторию.

— Дамы и господа, — начал он скучным, безразличным тоном, лениво переползая с одного слова на другое, — приготовьтесь испытать нечто уникальное. Под куполом цирка братьев Гэмблин вы перенесетесь в страну чудес и магии. — Ненадолго умолкнув, кассир поковырял в носу, потом изучил свой палец, вытер его о штанину и продолжил: — Они исколесили весь мир от Сиама до Сибири, развлекая и царей, и султанов. Женщины и дети, смотрите на свой страх и риск: то, что вы увидите, изумит вас и обескуражит. Представление, о котором говорит весь мир… — Кое-как выдержав драматическую паузу, он объявил: — Эсбен Великолепный.

Трибуны в шатре поднимались вверх от земляного пола сцены, как в амфитеатре. С одной стороны стояла ярко-красная палатка; внезапно ее полотнища раскрылись, и на сцену бодро выбежал мужчина в фетровом цилиндре, красно-белом полосатом трико и черном фраке. Он одарил кассира мимолетным убийственным взглядом — видимо, из-за отсутствия в его речи огонька, — а потом широко улыбнулся зрителям. Кертис огляделся. Их было всего шестеро.

— Может, это…? — шепнула Прю.

Но оба одновременно пришли к одинаковому заключению, когда мужчина, низко поклонившись, театрально взмахнул руками: руки у него, без всякого сомнения, были очень даже настоящие, ничуть не похожие на крюки. Закончив раскланиваться, он терпеливо подождал, пока опоздавшая пожилая женщина доберется до своего места.

— ДАМИ И ГОСПОДА! — объявил он очень громко, с легким акцентом неизвестного происхождения. — Та-а-анцю-ющие обезя-а-анки! — Слова вытекали у него изо рта лениво, будто расплавленный воск. Прю подумалось, что он, наверное, пьян.

На краю сцены находился музыкальный уголок, состоящий из помятой трубы, небольшого барабана и свистульки. После этих слов стоявший там мальчуган — примерно ровесник Кертиса — поднял трубу ко рту и извлек из нее довольно жалкую фанфару.

Вход в палатку снова раскрылся, и темный силуэт вытолкнул на освещенную арену двух макак. На головах у них были одинаковые фески. Выглядели обе растерянно. Пока они добирались в центр круга, ведущий принес два обруча, дико их раскручивая.

— Сичас обезянки прыгнют. В о-о-обрючи! — Он целеустремленно подошел и помахал обручами у них перед носом. — Пригайте! — воскликнул он. — Пригайте!

Зверьки в замешательстве уставились на него.

Извергнув целый поток ругательств на неопределяемом языке, ведущий сурово шагнул к макакам и вполголоса их побранил. Потом вернулся на свое место и поднял обручи.

— Пригайте, обезянки, пригайте! — заорал он.

Одна из макак подошла к обручу и лениво пролезла в него — сначала одной ногой, потом другой. Вторая разглядывала что-то на земле; после недолгого изучения она схватила это нечто своими маленькими пальчиками и запихнула в рот. Мальчик извлек из трубы еще один печальный всплеск, и макак погнали со сцены.

— Печальное зрелище, — прошептал Септимус в ухо Кертису. Тот только кивнул.

— Может, тут какой-нибудь другой Эсбен? — спросил мальчик тихонько.

— Наверное, он позже выйдет, — предположила Прю.

Все последующее представление оказалось самой жалкой пародией на цирк, какую они только видели. Обезьянки выступали неохотно, но даже они отличались большим рвением, чем пожилой слон, который приковылял на сцену с энтузиазмом ребенка, которого ведут к зубному врачу. Львы были определенно коматозные, а «танцующие белки», наоборот, до того гиперактивные, что пулей вылетели из палатки и бросились к выходу — судя по всему, чтобы вернуться к своим собратьям, на свободу. Их дрессировщик, толстяк в слишком тугом костюме, не переставая улыбаться зрителям, выбежал следом — но Прю успела заметить, что и у него руки вполне себе настоящие. С каждым новым провалом ведущий сердился все сильнее и, соответственно, трезвел на глазах. Гневно потопав ногами на убегающих, он посовещался с дрессировщиком за кулисами и решил перейти сразу к главному номеру.

Выйдя в центр арены, он с нарочитым задором обратился к аудитории (которая к тому времени еще уменьшилась — двое подростков покинули зал, безудержно хохоча, вскоре после бегства белок):

— Дами! И господа. Па-а-азвольте при-и-идставить: Эсбен Ви-и-иликолепни-и-ий!

Кертис в волнении схватил Прю за руку.

Палатка снова распахнулась, и на сцену неторопливо вышел огромный черный медведь. Он, как все медведи, передвигался на четырех лапах, но что-то ему мешало. Только когда зверь добрался до центра арены и впечатляюще поднялся во весь свой немалый рост, Прю с Кертисом поняли, в чем дело: вместо передних лап у него были два золотых крюка.

Кертис ахнул; Прю тихонько вскрикнула. Мужчина с пакетом арахиса повернулся к ним и шикнул.

— А сичас Эсбен покажет вам свои изюмительние спа-а-асобности! — провозгласил ведущий, подкатывая к стоящему зверю мяч. Эсбен послушно влез на него и покатился по сцене, опасно балансируя на задних лапах. Ведущий не особенно контролировал происходящее: казалось, Эсбен сам прекрасно знает, что от него требуется. По команде ведущего он спрыгнул с мяча; Прю, Кертис и двое взрослых громко захлопали. Прю все еще не могла оправиться от изумления, вызванного столь неожиданным обманом ожиданий. Они искали мужчину; а нашли, естественно, медведя. Кроты ведь не видели и, судя по всему, не различали Вышних — какое им было дело до того, к какому именно виду принадлежит их зодчий?

На аплодисменты в шатер забрело еще несколько праздношатающихся посетителей парка, так что аудитория немного увеличилась. С помощью человека медведь водрузил на лапу широкую жестяную тарелку и принялся вертеть, правым крюком раскрутив ее на изгибе левого. Затем ведущий театральным жестом подал Эсбену железную палку, которую тот поставил на тарелку. Сверху опустили еще одну тарелку, и теперь вращалась уже вся эта конструкция. Растущая толпа одобрительно заголосила.

— Неплохо, — тихонько заметил Септимус.

Представление продолжалось; Эсбен выполнял самые невероятные задания как-то уж слишком сознательно, словно обладал невообразимым для своего вида интеллектом. Зрители только изумленно вскрикивали, но Прю с Кертисом, смотря выступление, окончательно убедились: без лесной магии тут дело не обошлось. Сомнений быть не могло.

В финале Эсбен исполнил изумительно сложный смертельный номер с поставленными друг на друга перевернутыми стульями, горящим обручем и тросом, тянувшимся с потолка до земли. Забравшись на стулья, медведь зацепился крюками за трос и с умопомрачительной скоростью спустился с потолка, проскользнул, невредимый, через горящий обруч и под восхищенные крики появился перед уже наполовину заполненными трибунами. Успех последнего выступления заставил всех забыть о провальном начале. Эсбен спас представление. Циркачи поклонились уставшим хлопать зрителям — к их восторгу, поклонился и Эсбен — и, развернувшись, снова скрылись в палатке. На трибунах зажегся свет; вернулся кассир и стал выгонять всех из шатра.