Мыслитель и учёный X. Чемберлен, говоря в своём жизнеописании об обстоятельствах, при которых у него родилась мысль посвятить одну из книг Канту, так пишет о внезапном появлении её основной концепции: «Я часто мечтал внести свою лепту в дело ознакомления широких кругов с этим глубокоуважаемым мною великим мыслителем, но намерение моё не принимало чётких очертаний. В определённый день (27 апреля), в определённый час (в 3 час. 30 мин. пополудни), в определённом месте в Восьмом венском квартале (неподалеку от оптического завода Рейхерта) неожиданно, как молния, пришла мне в голову основная идея общего плана моей книги о Канте, и с такой настойчивой силой (mit so gebieterischem Umgestüm), что я вынужден был как можно быстрее вернуться домой, чтобы приступить к работе… Я, спокойный человек, стал словно одержимым (hatte etwas von einem Besessenen)»[823]. То же самое повторяется с ним и при написании книги о Гёте.
«Человек может столько же готовиться к своей поэзии, как и к своим снам» [824], — говорит Фридрих Геббель. Около 30 или 40 гекзаметров идиллического эпоса приходит ему в голову внезапно, когда он прогуливается по Пратеру, собирая фиалки [825]. Вообще поэтическая и гениальная мысль (для Геббеля это однозначные понятия) отличается от всякой иной непосредственностью, с какой она проявляется, и неизменностью, с какой она фиксируется [826]. Именно здесь находится, по мнению Геббеля, критерий, который отделяет чистого поэта от имитатора. Вдохновение у первого является священным пламенем, упавшим с неба и принятым с благодарностью, у второго — разведённым им самим огнём, который то воспламеняется, если есть горючее, то чуть тлеет. При таком огне можно ковать и паять, однако необходимо действие солнечного тепла, чтобы росли цветы и деревья. Сознание, считает Геббель, не принимает никакого или весьма малое участие во всём великом и прекрасном, что исходит от человека, оно его порождает, как мать своего ребёнка, который сформирован таинственными руками в её утробе и который, хотя и плоть от плоти её, появляется перед ней, независимый и самостоятельный. Сознание не является продуктивным, оно не создаёт, а только освещает, как луна. Именно поэтому художник творит бессознательно, ибо он не знает, когда ему придёт идея. Имитатор знает это, у него нет ничего спонтанного, непроизвольного; но он и не создаёт ничего ценного. Ремесленник с умыслом берётся то за молоток, то за лом и ждёт заранее известных результатов, но сделать что-нибудь больше, чем стулья или столы, он не может[827].
Грильпарцер не имел никакого представления о своей драме «Праматерь» как о законченной вещи, когда начал её писать: «Я всю ночь вертелся с боку на бок. Только усну — снова проснусь. И при этом никакого помысла о драме или же воспоминания о какой-то фабуле. На следующее утро я поднялся с чувством какой-то приближающейся болезни… Тогда мне на глаза попался клочок бумаги с записанными вчера и потом совершенно забытыми стихами. Я сел и начал писать дальше и дальше, мысли и стихи шли сами собой, я едва ли смог бы быстрее переписывать» [828]. Отто Людвиг рассказывает, что планы некоторых его драм приходили ему внезапно и с такой сказочной быстротой, что, едва проснувшись, он за полчаса разрабатывал пьесу и видел все лица и все сцены до мельчайших подробностей [829]. О том же говорит и Поль Валери: «Человек получает молниеносное откровение, потом должен удалиться в тёмную комнату, чтобы развивать его» [830].
Живописцы и музыканты также свидетельствуют о внезапном открытии мотивов и о быстром развитии неведомо как возникших идей, и не один из них мог бы воскликнуть не только в своей мастерской, но и на шумной улице, и в ночной тиши своей спальни: «Нашёл!». Наблюдения Гёте, Шиллера, Геббеля и других поэтов [831] подтверждается и такими художниками, как Бёклин, Ганс Тома или Пюви де Шаванн [832], и такими гениями музыки, как Моцарт или Вебер. Живописец Людвиг Рихтер в своих воспоминаниях пишет: «Однажды с большим интересом я читал немецкие сказки братьев Гримм. Когда наступили вечерние сумерки, я отложил книгу в сторону и подошёл к тёмному окну — моя картина, о которой я нисколько не думал, внезапно выступила передо мной, целиком завершённая и как живая со своей формой и красками. Охваченный восторгом, я взял быстро уголь и, несмотря на темноту, нарисовал всё на картоне»[833]. Моцарт в трогательном по наивности самоанализа письме рассказывает: «Когда я один и чувствую себя хорошо, например во время путешествия или ночью, когда не могу спать, мысли, и самые лучшие, идут потоком. Откуда и как, я не знаю и знать не могу. Понравившиеся мне задерживаю и даже нашёптываю, как это не раз замечали со стороны… Возникавшее таким образом я не забывал сразу, и это, быть может, самый ценный дар Бога. И если позднее я перехожу к записи, то достаю из сумки мозга уже собранное ранее. На бумаге всё идёт быстро, так как всё уже готово, и редко записывается иначе, чем это было в голове»[834].
У людей положительных знаний, у учёных, исследующих физический или духовный мир, большие синтезы, новые идеи и оригинальные взгляды приходят так же непроизвольно, неожиданно, как и у художников. Об этом свидетельствуют со всей искренностью самонаблюдения многие учёные. К приведённым выше случаям можно прибавить и следующий: Гельмгольц утверждает, что мысли у него возникают «неведомо откуда», «неожиданно и без напряжения», «как по вдохновению» [835].
Известно, что у Ньютона идея гравитации возникла ещё в 1666 г., но понадобилось 14 лет, чтобы в результате долгих теоретических и экспериментальных исследований «в момент высшего возбуждения» он установил, что имеет дело с большим естественным законом. Математик Гаусс пишет о внезапном открытии важного теоретического положения: «Наконец несколько дней тому назад я преуспел, но не благодаря моим мучительным исканиям, а по божьей милости, я бы сказал. Как ударяет молния, так была решена и загадка, я бы сам был не в состоянии доказать связь между тем, что знал раньше, и последними своими опытами, а также найти способ решения» [836]. Анри Пуанкаре, излагая историю написания своей первой работы о функциях со всеми её этапами сознательных усилий и непредвиденных открытий, рассказывает, как на протяжении двух недель он обдумывал проблему и пробовал множество комбинаций, не придя ни к какому результату. «Однажды вечером я выпил, вопреки моему обыкновению, чёрного кофе и не мог заснуть. Идеи возникали в моей голове толпами; я чувствовал, как они как бы сталкивались до тех пор, пока две из них не сцепились, так сказать, образуя устойчивую комбинацию. Утром я установил существование одного класса фуксовых функций… мне оставалось только редактировать выводы, что отняло у меня всего несколько часов»[837]. Другой раз открытие застало его врасплох во время путешествия; но мысленно он был подготовлен к этому заранее. Он не имел возможности тут же проверить истинность открытия, так как ехал и разговаривал с посторонними лицами, но всё же был полностью уверен в ней. Проверка в спокойном состоянии дома подтвердила правильность его решения. Третий раз, занимаясь безуспешно новыми проблемами, он отправляется на несколько дней отдохнуть к морю. Однажды, когда он прогуливался по крутому берегу, думая совсем о других вещах, «явилась идея, как всегда краткая, внезапная и представляющаяся, безусловно, верной» [838]. Эти самонаблюдения Пуанкаре подтверждаются и опросным листом журнала «Enseignement mathématique» о методах работы и умственных навыках ряда математиков [839].
