— С начальством ты говорил?

— Говорил. Я с завучем говорил.

— Ну, и?

— Ни в какую! Говорит — не выйдет.

Владислав подумал немного, а потом сказал:

— Ну, идём! Для начала обратимся в районо.

Но районовские дяди и тёти не помогли. Они звонили в школу совхоза, доказывали директору и завучу — во время разговоров Миша стоял красный как рак и был готов провалиться сквозь землю, — что музей надо обязательно открыть, так как он будет стимулировать интерес к краеведению не только у совхозных ребят, но и по всему району, но всё было напрасно. Для комнаты находили другое применение.

Тогда Владислав и Миша вышли на улицу. Целый квартал они шли молча.

— Ну, коли так, то идём в райком партии. Директором он у вас давно?

— Недавно. И хоть бы директором был, а то так. Всего-навсего ИО директора, — пренебрежительно ответил Миша. — То-то и обидно.

С кем и как говорил Владислав в райкоме партии, не известно. С собой он Мишу не брал, и Миша всё время просидел на скамеечке у входа. Вернувшись, Владислав сказал:

— Ну, согласие получено. А завуч твоя мама, да?

— Да, — чуть слышно ответил Миша. Он уже был не рад, что заварил всю эту кашу.

— Ну и ну! — сказал Владислав. И потом добавил, подумав: — Теперь держись!

В этот вечер Миша улёгся спать часа на два раньше обычного в расчёте на то, что, когда мама придёт домой, он будет в постели и она не станет разговоры разговаривать. Опыт же говорил, что всякие неприятные разговоры лучше переносить на утро, когда все спешат в школу и разговаривать долго некогда.

Но получилось не так, как он предполагал.

Мама пришла домой весёлая и оживлённая, словно с собственного дня рождения или же с собрания, на котором её премировали. Она стащила Мишу с кровати и закрутила в диком ирокезском танце.

— Ай да Мишка! Ай да единственный сын! Оказывается, у моего разбросанного и неорганизованного сына есть и организаторский талант, и размах в работе, и инициатива! Не знала, что ты у меня такой самостоятельный! Подумать только, до райкома дошёл! А Леонид Петрович теперь рвёт и мечет. Мне тоже от райкома досталось, и поделом! Правда твоя — нельзя быть такой непринципиальной. А свои черепки можете переносить хоть завтра.

Забыв, что уже наступила осень и пора утихомирить свой пыл, солнце жгло, ни с чем и ни с кем не считаясь. Отвесные лучи его пробивались сквозь листву деревьев, пронзали бирюзовую воду, гонялись за рыбьей мелюзгой, ложились серебряными пятачками на дно, рассыпались огоньками по водной ряби.

Какой-нибудь хлопец с облупленным носом и коричневой от загара спиной схватывал накалённый солнцем голыш и долго перебрасывал его из руки в руку, чтобы дать остыть. Девочки работали в майках, а ребята подставляли голые спины лучам — пусть себе жгут сколько влезет: их черноморским спинам это не повредит.

Из всех юных археологов только Адгур был одет полностью. И это было не случайно. Во-первых, настоящий исследователь не станет заниматься раскопками в одних трусах, а во-вторых, только вчера ему сшили синюю, такую же, как у Пал Палыча, спецовку, и было бы смешно и нелепо снимать её сегодня и прятать под камень, а особенно если учесть, что Адгуру пришлось целые две недели доказывать домашним, что без такой спецовки трудно заниматься археологией по-настоящему. Кроме того, спецовочке надо было скорее придать рабочий вид. Посадить стеариновые пятна нетрудно, а вот чтобы она выгорела на плечах и спине — о, для этого её надо носить и носить на ярком солнце. К тому же Пал Палыч не снял своей спецовочки, так почему же Адгур должен снимать свою?

— Надоели мне эти фрагменты! Опять какие-нибудь кувшины или ахипчи! А я собирай их из кусочков. Нанялся я им, что ли? — ворчал Миша.

Дело в том, что вот уже много вечеров подряд он сидел в музее, склеивая из кусочков абхазские ахипчи, найденные на территории цитрусового совхоза. А если учесть, что ахипчи — это такие огромные, похожие на греческие амфоры сосуды, но только с широким горлом, и что они разбивались почему-то обязательно на тысячу фрагментов, и никак не меньше, то станет понятным, что занятие это было Мише не по вкусу. К тому же, мама каждый день заставляла Мишу чистить дома ложки-плошки, как будто у них не было для этой цели Линючки. Ну, а если тебе приходится днём чистить ложки-плошки, а вечером собирать из кусочков древнюю керамику, то, конечно, всякая посуда надоест тебе до чёртиков.

А кроме того, надо принять во внимание, что Миша председатель и не дело председателя копаться в земле, как какому-то кроту, а особенно если у него есть и размах, и организаторские способности, и инициатива. То ли дело летом! Летом они всем обществом ходили в далёкие походы, а всем известно, что в походе сколько у тебя есть инициативы и организаторских способностей, столько ты их и проявляй.

Летом неплохие находки попадались. У реки Псоу, например, нашли костяные иглы — ими первобытный человек прошивал шкуры. И тонкие кремнёвые лезвия — они вставлялись в расщеп на кривой палке так, что получался каменный серп. Были и скребки, и наконечники для стрел. Линючка и та сделала открытие — нашла шарики из чёрного сланца. Даже Пал Палыч, который знает о первобытных людях больше, чем они сами знали о себе, даже он не мог сказать, зачем нужны были эти шарики. Шарики очень правильной формы, просто удивительно, как мог первобытный человек вытачивать их. И зачем они были ему? Молился он с их помощью, что ли, как молятся монахи с помощью чёток? Или, может, это пуговицы? Но тогда почему в них нет отверстий? Разве бывают пуговицы без отверстии?

Но всё это было летом. А теперь уж ничего интересного не найдёшь. А почему? Да потому, что Пал Палыч сказал, что надо вернуться к друговой ямке и заложить пробные шурфы вдоль насыпи, той самой насыпи, за которой прятались лесной Миша с Адгуром, выслеживая шпиона. Он говорит — эта насыпь интересна и с геологической точки зрения и с археологической. А что интересного найдёшь в этой насыпи? Ни тебе мечей, ни шлемов, ни даже шариков — одни черепки идут!

Словом, Миша был недоволен сегодняшними раскопками. Вот почему он говорил:

— Надоели мне эти фрагменты! Что я, нанялся, что ли, собирать черепки!

— Быстро же ты остыл, — сказал Адгур. Он лежал на краю канала и промывал находки. И, хотя солнце исправно обесцвечивало ему спецовочку, руки его были синими от холодной воды. — А ты ещё говорил, что настоящий исследователь должен быть терпеливым и настойчивым. Эх, ты!

— Вовсе не «эх, ты»! Просто здесь размаха нет. Опять одна бытовая керамика.

— А тебе кладов захотелось, да?

— Это тебя клады интересуют. А мне хоть бы какой-нибудь поганый кинжал попался — и то хлеб. Вот тебе ещё один черепок со странной конфигурацией! — И Миша кинул Адгуру чёрный от земли черепок.

Адгур поймал черепок на лету и опустил его в воду. Помолчав немного, Миша заметил:

— Надо будет сказать Пал Палычу — давайте копать в новых местах. Здесь надоело.

— Опять надоело! А ещё учёным хочешь стать.

— Я уж до материка добрался, а ничего, кроме черепков, нет. А материк смешной какой — одна галька и морской песок. А насчёт того, что надоело, — так я же разбросанный!

— Разбросанный? Кто же это тебя разбросал? — Адгур даже повернулся всем телом, чтобы посмотреть на человека, которого зачем-то разбросали.

— Я сам себя разбросал, — с гордостью заявил Миша.

— Как так?

— Арсен говорит, я разбросанный, неустойчивый и нецелеустремлённый. И мама говорит то же. Вот я и стал таким. А если хочешь знать, то так даже удобнее — быть разбросанным.

— Врёшь!

— Вот и не вру. Если я разбросанный, то какой с меня спрос? Вот захочу и разбросаю все твои фрагменты и поступлю контролёром в кино. Раз у меня характер такой, что я могу поделать?

Такой взгляд на собственный характер уди лил Адгура. Он отложил в сторону фрагмент со странной конфигурацией и задумался, уж не шутит ли Миша? Но нет, говорит вроде серьёзно. Так что же получается? Выходит, Миша разбросанный только потому, что все говорят, что он разбросанный. Ну, а он, Адгур? Если бы все говорили, что он разбросанный, стал бы он тогда разбросанным или нет? И вообще, какой он, этот самый Адгур Джикирба?