— Вот именно. Сосуды такой формы попадались в джиховских стоянках. И волнистый орнамент тоже характерен для джиховской керамики.

— А джихи были разбойниками, да? — спросил Адгур.

— Предания говорят: да, были. Слово «джигит» значит не только наездник, но и головорез. Однако известно, что племя становится разбойничьим только в одном случае — когда у него нет других средств поддерживать своё существование. Здесь же были прекрасные охотничьи угодья, плодородные земли, богатые пастбища, море и реки, изобилующие рыбой. Зачем было джихам заниматься грабежами? Вот в феодальную эпоху — другое дело. В то время в движение пришли большие массы народов, начались кровопролитные войны. Из хроник мы узнаем, что одно время здешние племена были освобождены Византией от дани с условием, что они будут нести сторожевую службу. А в такой службе необходимость была. Приходилось сдерживать натиск гуннов, хазаров, половцев с севера, а с юга — персов и арабов. Тут уж ни земледелием, ни скотоводством не займёшься. Путешественники, побывавшие здесь в средние века, рассказывали, что местные жители не строят себе домов и живут в шалашах, потому что каждую минуту их дом может быть сожжён врагом. Во времена же джихов здесь можно было не заниматься разбоем.

— Ага! Я же говорил, что джихи не разбойники! — воскликнул Адгур.

— А почему тебя это так интересует? — спросил Пал Палыч.

— Ребята его джихом-разбойником дразнят. А он обижается, — пояснила Леночка.

— А если нам удастся доказать, что предки Адгура были трудовым племенем, будете тогда звать его разбойником?

— Тогда? Нет, не будем.

— К этому времени уже началась специализация племён. У каждого племени было своё основное ремесло, которое выделяло его из остальных племён. Что ж, Адгур, объединим усилия и узнаем, какое было основное ремесло у джихов. Согласен?

— Угу.

Когда весь подъёмный материал снова был уложен в кулёчки, возник вопрос: а как быть с находками? Не бросишь же их посреди класса… Не отнесёшь же с подвал, где их побьют в темноте и изломают… И что за смысл искать черепки, собирать их в кувшины, писать на них цифры, выводить всякие теории, если никто, кроме крыс, не будет ими любоваться? Находки надо показать и другим ребятам, чтобы все поняли: есть на белом свете дела поинтереснее, чем развешивание гадюк по эвкалиптам.

— Эх, был бы у нас свой музей! — сказал Миша мечтательно и тяжело вздохнул.

— Да, собственный музеи не помешал бы, — заметил Пал Палыч. — А что, если нам обратиться в райком комсомола? Авось отвоюют комнату в какой-нибудь школе и дадут под музей. Или, может, поговорить с вашим директором? Зоя Николаевна, возьмитесь-ка за это дело, а?

— Ничего не выйдет — свободных комнат нет, — сказал Миша решительно.

Уж кто-кто, а он в подобных делах разбирался. Недаром завуч школы — его собственная мама.

— Нет, есть! Нет, есть! — воскликнула Линючка. — Только директор собирается взять её себе под кабинет. Он хочет сидеть в отдельной комнате. Он не хочет сидеть с мамой.

— Слушай, Алёна! — строго сказал Миша. — Сколько раз тебе говорили — и мама и я — не вмешивайся в дела взрослых! А ты опять!

— Может, вы, Зоя Николаевна, всё-таки поговорите? — снова спросил Пал Палыч.

Но Зоя Николаевна покачала отрицательно головой и стала собирать кулёчки в ящик. Ребята внесли кувшины и кульки в подвал и на этом успокоились: раз Леонид Петрович не выделит комнату — значит, не выделит, он директор. Ему виднее.

Но Мишу Капелюху недаром выбрали председателем археологического общества. Он-то не так легко сдавался, как полагают некоторые. Нет! Он решил во что бы то ни стало добиться комнаты.

За дело Миша взялся с умом. Он добросовестно полил помидоры в своём огороде, сделал новый ошейник для козы Афродиты, чтобы она больше не оказывалась на совхозных полях, и даже помог Линючке решить две задачи по арифметике, что в корне противоречило его принципам воспитания младшей сестры, — словом, сделал всё, чтобы привести маму в доброе настроение. Когда цель была достигнута, он подсел к маме и сказал, ласкаясь:

— Мамочка, мы постановили открыть археологический музей. Одобряешь?

— Замечательная идея!

— Я тоже полагаю, что замечательная… Значит, скажешь Леониду Петровичу насчёт комнаты?

— Какой комнаты? Выражайся яснее.

— А под музей. Той самой, что Леонид Петрович хочет взять под свой кабинет.

— А почему ты сам не пойдёшь к Леониду Петровичу? Боишься?

— Плохо ты меня знаешь — боюсь! Да только Леонид Петрович и разговаривать со мной не станет. А без музея наше общество не может. Понятно тебе?

— Другие же кружки существуют…

— Так то кружки… А у нас не кружок, а общество. Карстово-спелеологическо-пещерно-стационарное общество. И археологическое к тому же. И председатель его твой единственный-распроединственный сын. Ленке небось мяч купила, а ради меня трудно пойти к директору. И даже не к настоящему директору, а всего-навсего к временно исполняющему обязанности директора — какому-то несчастному ИО.

— А не пришло ли тебе в голову, мой единственный-распроединственный и неповторимый сын, что играть на родственной струне и подло и бесполезно? Может быть, если бы председателем этого мудрёного общества был бы не мой сын, я бы и похлопотала. Давай лучше подождём. Вот приедет новый директор, новый директор нас рассудит. Он вам и комнату выделит и машину будет давать.

— Какая ты всё-таки у меня непринципиальная!

— Ну-ну! А то не посмотрю, что ты мой единственный-распроединственный сын и председатель.

Немедленно, пока не остыл пыл, Миша побежал в школу. Трижды он брался за дверную ручку директорского кабинета, и трижды рука опускалась сама собой. Четвёртой попытки он делать не стал, а покатил на велосипеде в Адлер, в райком комсомола. Там, в райкоме, разберутся, что к чему. Они уж не станут поднимать да опускать руку перед директорской дверью по шесть раз. А то возьмут и отвоюют класс в какой-нибудь адлерской школе — и вся недолга! А что, разве так не бывает? Пал Палыч не зря говорил!

Миша открыл первую попавшуюся дверь и оказался в огромной комнате. Посреди комнаты стоял маленький письменный стол, точно такой, как мамин, завучевский. За столом сидел парень в белых брюках и белой тенниске и читал какую-то бумажку. На лице его было неприступное выражение, какое всегда бывает у человека, когда он сидит за учрежденческим столом. И почему это так получается — стоит человеку сесть за учрежденческий стол, и тут уж к нему не подходи? Взять хотя бы маму. Дома, когда она сидит за столом, она мама как мама. К ней и приласкаться можно, а если и нагрубишь, то не очень достанется. Попробуй приласкайся к ней или нагруби, когда она сидит за своим завучевским столом в кабинете Леонида Петровича! Бр!.. Даже если у тебя к ней школьное дело, то и тогда ты дважды остановишься и подумаешь, прежде чем подойдёшь к ней.

Закончив рассматривать бумажку, парень написал резолюцию в её верхнем углу, посмотрел на неё, наклонив голову налево, а потом направо, совсем как Дружок, когда он интересуется какой-нибудь козявкой, и спросил деловито:

— Ко мне?

— К вам.

— По какому делу?

— По археологическому.

Парень улыбнулся и подошёл к Мише — и сейчас же волшебное действие учрежденческого стола прекратилось и неприступное учрежденческое выражение сменилось простым, человеческим. Он отвёл Мишу к окну и просто, по-товарищески положил руку ему на плечо.

— Из цитрусового совхоза, да?

— Да.

— Ну, будем знакомы. Меня зовут Владислав. А тебя?

— Миша Капелюшников.

— Это ты, что ли, клады с собакой ищешь?

— Вовсе и не клады… Что я, Том Сойер, что ли…

— Ну, а Арсен что? Угрюмый ходит?

— Угрюмый не угрюмый, а перевоспитался… — И Миша рассказал всё: и как Арсен теперь увлёкся раскопками, а Адгур Джикирба раньше дохлых гадюк по деревьям развешивал и контролёрам головы морочил, а сейчас стоянку джихов нашёл и грот открыл. А новенькая учительница географии — прежде она только и знала, что двойки ставила, а теперь тоже перевоспиталась и в походы с ребятами ходит. Всё было бы хорошо, да вот один беда — музея нет. Экспонаты есть, а музея нет. А экспонаты без музея — вроде и не экспонаты вовсе.