— Добрыня, помоги! — заметив выскочившего из зарослей богатыря, взмолился я.

— Сейчас, — ответил Добрыня, выворачивая ближайшее деревце, что, по его мнению, в данной ситуации куда уместнее скромной булавы. Былинные богатыри — защитники не только отечества, но и матушки природы, так что каждый из них не ограничивается посадкой одного дерева, а в бытность отроком высаживает целую рощу — тут Гринпис может быть спокоен, экологическое равновесие соблюдено. — Как в добрые старые времена: плечом к плечу, стеночка на стеночку…

Дон Кихот попытался вооружиться таким же образом. Но не рассчитал сил и, сорвав спину, болезненно ойкнул и замер, изогнувшись буквой «зю».

— Да Рекса же помоги держать!

— А я думал, это тебе опасность грозит…

Вдвоем нам удалось оттащить оленя от его законной добычи.

Чудом спасшийся викинг поспешил укрыться за спинами соплеменников, бормоча под нос что-то про воплощение воинственного Тора.

— Будешь сражаться со мной, — заявил конунг, бросив быстрый взгляд на богатырскую стать Добрыни и решив остановить свой выбор на мне. Он принял поданный воинами рогатый шлем и круглый щит.

— Простите, это вы мне? — на всякий случай уточнил я.

— Да. — Викинг, сделав глоток из отвязанной от пояса фляги, отбросил ее в сторону и поднял меч над головой.

Мне не осталось нечего другого, как препоручить моего излишне воинственного олешка Добрыне, а самому взяться за меч-кладенец. Эх, где моя прежняя силушка…

В глазах конунга плеснулось кровавое безумие, и он, безмолвно, словно призрак, и стремительно, словно молния, ринулся на меня.

Став человеком, я утратил бессмертие, нечеловеческую реакцию и изрядную долю физической силы, но той, что осталось, в добавление к вековому опыту, хватило, чтобы вполне надежно удерживать в руках кладенец.

— Ух! — нанося удар сверху вниз, крякает конунг.

— Хэ… — блокирую его я.

— Эх! — Лезвие меча, завораживающе мерцая и издавая леденящий душу свист, чертит полукружие на уровне моих коленей.

Но мои ноги к тому времени были значительно выше. Откуда только повышенная прыгучесть взялась?

Конунг, увлеченный инерцией удара, открылся, и кладенец тотчас воспользовался случаем, нанеся ответный удар в голову. Не успевая закрыться мечом или щитом, викинг подставил под клинок изогнутые рога, венчающие шлем. Несколько разочарованно звенит сталь. Ослепленный сползшим на глаза шлемом, конунг отпрыгивает назад, не видя, в каком уязвимом положении оказался я, растянувшись у его ног. Кладенец дергается вдогонку ослепленному противнику, но я своим весом удерживаю его на месте. Сил протянуть меня по песку волоком у клинка не хватает.

Викинги, желая подбодрить своего предводителя, принимаются выбивать незатейливую мелодию.

Бум-м-м… — гудят под рукоятями мечей и топоров щиты, обтянутые одеревенелой кожей. Наблюдается некое сходство с барабанами.

Откатившись в сторону, я вскакиваю на ноги и сплевываю набившийся в рот песок.

Бум-м-м… — В такт ударам пульсирует кровь в ушах.

Отбросив в сторону шлем, конунг громогласно ржет, ибо смехом эти звуки мне не позволяет назвать совесть — да простят меня кони, — и, сплюнув под ноги, снова бросается в бой.

Бум-м-м…

— Хай! — восклицают викинги.

Бум-м-м…

Его атака оказалась слишком стремительной и неожиданной — для меня, но не для меча-кладенца, встретившего порыв викинга глухим блоком и ответным выпадом. В качестве комплимента самому себе могу сказать, что я ему не только не мешал, но сумел добавить к удару и свою силу. Клинок с легкостью рассекает щит. Сорванные с кожи медные наклепки летят во все стороны, сверкая в солнечных лучах.

— Хай!

Бум-м-м…

— Проклятье! — Отпрянув, конунг с силой бросает в меня обломок щита.

Уклониться я не успеваю.

— Черт, — шепчу я, вытирая с губ кровавую юшку. В груди волной поднимается злость. Спрятанный в глубине души Зверь неистово рвется с цепи.

Бум-м-м…

— Сейчас-сейчас, — бормочет мой рогатый ангел-хранитель, пытаясь перелезть через борт дракара. Что весьма сложно, учитывая связанные за спиной не только крылья, но и руки. — Продержись еще чуть-чуть… а то мне в конторе рога открутят… в обеих.

Стремясь развить успех, конунг прыгает вперед, мощным взмахом из-за плеча целя мне в шею.

Поднырнув под мелькнувшую сталь, я резко посылаю меч-кладенец снизу вверх. Лезвие задевает волосы викинга, и прядь цвета зрелой пшеницы, кружась, ложится на песок.

Бум-м-м…

И гортанный выкрик:

— Хай!

Бум-м-м…

Отскочив друг от друга, мы с конунгом переводим дыхание, втягивая воздух со свистом, как кузнечные мехи, и прожигая друг друга полными ненависти взглядами.

Бум-м-м… бум-м-м…

Глаза викинга наливаются кровью и выпучиваются, на сведенных судорогой губах появляется пена.

— Вам плохо? — интересуюсь я.

Конунг почему-то принимает вежливый вопрос за оскорбление и с ревом бросается, размахивая мечом, словно дровосек топором — однотипно, но с нечеловеческой мощью. Он словно обезумел, совершенно игнорируя защиту и стремясь к цели с настойчивостью бультерьера. Пару моих выпадов, оставивших на его щеке и руке кровоточащие порезы, викинг игнорирует. Мне приходится уйти в глухую защиту, отступая под градом обрушивающихся со всех сторон ударов.

— Хай!

Сглотнув горько-сладкую от желчи и крови слюну, я чувствую, как отчаяние запускает свои холодные коготки мне в мозг, парализуя его страхом. В ответ в сердце вскипает злость.

Бум-м-м…

Кладенец начинает мелко вибрировать в моих руках, словно адреналин, несущийся по моим венам, подстегнул и его.

Единым порывом, слив устремление меча и свое собственное, я встретил очередной удар конунга не блоком, а ответным ударом. Жалобно взвизгнула сталь его меча, брызнув осколками. Но конунг, не обращая внимания на укоротившийся более чем на две трети клинок, прыгнул на меня. Кладенец, выписав восьмерку, принял его грудь на свое острие, с легкостью пропоров шитую железными бляхами рубаху и войдя между ребер.

— Убью! — плюя мне в лицо кровью, ревет конунг. Рукоять его меча опускается мне на голову. Раз… другой…

Бум-м-м… — доносится издалека едва слышимый звук. И не разберешь сразу, что это: сердца стук или отзвуки далеких раскатов грома?

Растерявшись от обилия мельтешащих перед глазами светлячков, я не сразу понял, что означает непомерная тяжесть, рванувшая меч-кладенец из моих рук.

Стон срывается с губ.

И тишина… нехорошая, липкая… жадно цепкая.

В себя я пришел от нежного прикосновения теплых рук.

— Любимый… — шепчет Ливия, повторяя словно заклинание: — Любимый.

Нежность комком подступает к горлу, на глаза наворачиваются слезы, а голос звучит хрипло, словно простужено:

— Все хорошо, родная.

На склонившихся ко мне лицах явно написаны облегчение и радость.

— Мы победили! — торжествующе верещит черт и, перебравшись-таки через борт, с плеском падает в воду. — Тону! Спа… — Буль-буль…

Бросившись на помощь рогатому утопающему, друзья оставили меня на попечение супруги.

Улыбнувшись ей, я одними губами шепчу:

— Я тебя люблю.

— Я тебя тоже, — отвечает она, целуя мои глаза.

Может быть, сейчас не время для таких слов? И не место? В моих руках все еще зажат окровавленный меч-кладенец, рядом, зарывшись лицом в песок, вздрагивает поверженный конунг, чуть поодаль замерли викинги… Не время и не место… Но от этих слов на душе становится светлее. Пусть совсем немножко, но этого достаточно, чтобы из пепла отчаяния, подобно мифической птице Феникс, возродилась надежда.

— Твой ангел-хранитель? — держа за хвост черта, интересуется Добрыня Никитич. Получи — распишись.

— Положи на песок, пускай сохнет.

— Да-да, я покудова на бережку полежу, а вы добейте остальных дикарей, пускай знают, как полномочного представителя ада и рая за хвост хватать и руки узлом морским вязать.

Викинги, с момента гибели своего конунга не проявлявшие никакой активности, зашевелились, о чем-то тихо переговариваясь. Затем из их радов вышел седовласый дед самой что ни на есть друидской внешности, от воина у него только и есть что вышитая бляхами рубаха, массивный мясницкий топор в руках да шлем на голове. Почему-то однорогий. Двигаясь нарочито неспешно, он приблизился к нам и, глядя мне прямо в глаза, нараспев заговорил: