— Все в порядке? — спросила я.

— Ага.

И на этом все. Загудел двигатель, мы влились в поток транспорта.

Поначалу я поглядывала на Дилана исподтишка, краем глаза, но потом сдалась, повернулась на сиденье так, чтобы смотреть ему прямо в лицо. Он же неотрывно глядел вперед. Лицо его оставалось спокойным, даже расслабленным, руки с излишней силой впились в руль. Темные очки отчасти скрывали обезображенное побоями лицо. Дилан, по обыкновению, облачился в костюм, хотя на похороны как будто не собирался: сам предложил подвезти меня до кладбища и там подождать, и, поскольку он впервые согласился встретиться со мной после того, как я чуть не погубила его, затащив на «Месть прилива», я поспешно ухватилась за такое предложение.

— Пойдешь со мной? — решилась я попросить. — Никто и не заметит.

— Заметят, — возразил он. — Я не впишусь.

Я и так не очень-то понимала, с какой стати родные Кэдди пригласили на похороны меня, ведь я как раз могла бы ее спасти, окажись я вовремя рядом. Видимо, Кэдди рассказывала обо мне, а поскольку я уже не работала в клубе, то заслужила приглашение.

— А вот ты… — продолжал Дилан, кивком указывая на мою черную блузу, — ты смотришься как надо. Ни дать ни взять адвокатесса.

— Неужто?

— Адвокатесса, которая в свободное время танцует у шеста.

— Почему ты не хотел встречаться со мной? — без дальнейших обиняков спросила я. Не упустить момент, пока он расслабился. — Почему так отдалился от меня?

— Да вот же я, — ответил он с усталым вздохом, словно я была надоедливым ребенком и уже в сто первый раз задавала один и тот же вопрос.

Автомобиль остановился перед светофором, успокоительно, гипнотически щелкал поворотник.

— От Джима есть известия? — спросил он.

— С той ночи в больнице — никаких, — ответила я. — Ты же знаешь, его отстранили от дела.

— Ага, слыхал. Мне он сказал, что ты была под арестом.

— Было дело. Сильно «поможет» мне устроиться на работу.

— Обвинение предъявили?

— Предъявили обвинение в нападении с оружием. Я отделалась предупреждением. Могло обернуться куда хуже, но, так или иначе, теперь я состою на учете.

— Поговори со своим хахалем Джимом, — посоветовал он. — Будешь с ним мила, он поможет тебе это уладить.

— Он мне не хахаль. И ему даже не полагается разговаривать со мной.

— Вот и хорошо, отдохнут его барабанные перепонки.

— Зачем ты вызвался меня подвезти, Дилан? Ведешь себя как злобный мерзавец.

Он рассмеялся, и я понадеялась, что он вот-вот оттает.

— Как зачем? Полюбоваться на тебя в юбке. Давно уж не видывал тебя в юбке.

— Достал, честное слово.

— Да ладно, тебе это нравится. К тому же мы приехали.

Мы неторопливо проехали по длинной изогнутой дорожке между аккуратно подстриженными газонами, деревьями, деревянными скамьями и клумбами, осторожно переваливая через лежачих полицейских. Парковка притаилась позади высокой изгороди из тиса, и, пока мы разворачивались, из других машин уже выходили пассажиры. Все оглядывались по сторонам примерно так же, как я, пытаясь узнать друг друга, неуверенно улыбаясь.

— Подожду тебя здесь, — сказал Дилан.

— Проводи меня, — попросила я. Мне так хотелось — сама не знаю почему — держать его за руку.

— Подожду здесь, — повторил он.

Упертый до ужаса! Я изо всех сил хлопнула дверцей, но вышел лишь негромкий сдержанный щелчок.

Похороны прошли очень быстро. Пока я ждала перед часовней крематория среди множества незнакомцев, из противоположной двери уже начали выходить участники предыдущей церемонии. Нас собралось человек сорок. Женщина лет пятидесяти, конечно же, была мамой Кэдди: поразительное сходство, такая же маленькая, женственная, темные волосы собраны аккуратным узлом. Она все время тихо плакала, утирая слезы платком, а рядом стояла девушка, наверное младшая сестра Кэдди, чье бледное, без выражения лицо не выдавало никаких чувств. Так и я скоротала ожидание, пытаясь угадать, кто есть кто.

Я стояла в неловком одиночестве, сожалея о том, что надела высоковатые каблуки, сожалея о том, что на мне слишком много черного. Подъехал катафалк, могильщики подняли гроб, и в этот момент я заметила Беверли Дэвис, женщину-полицейского, которая допрашивала меня. Беверли стояла в задних рядах и выглядела непривычно: в сером брючном костюме, с угрюмой улыбкой под стать ему.

Служба завершилась в полчаса. Я сидела сзади и слушала, как говорят о Кэдди, и мне чудилось, что я ошиблась местом, ведь говорили о ком-то другом, кого я никогда не знала, — о любящей сестре, талантливой пианистке и певице, обладательнице диплома по английскому языку. Она, оказывается, прошла и последипломную практику — целый год отработала в школе, и ей нравилась эта работа, а потом Кэдди уволилась и переехала в Лондон. Про танцы — ни слова, тем более про «Баркли». Я перестала вслушиваться. Гроб уехал за шторки, в печь, и я закрыла глаза.

Запела Адель[1], а я чуть не зашлась в рыданиях вперемешку со смехом при мысли, что надо было поставить не Адель, а «Пуговицы» в исполнении «Пусси-кэт доллз» — любимый трек Кэдди. Я встала в хвосте цепочки, тянувшейся к матери и сестре Кэдди. Что же я им скажу? Что можно сказать родным в подобных обстоятельствах? «Простите, что я не сумела ее спасти? Простите, что пригласила ее на вечеринку? Если б в моей власти было все изменить!»

— Очень соболезную, — вот что я сказала в итоге. — Ваша дочь была прекрасным человеком.

— Спасибо, что пришли, — сказала мать Кэдди и сразу же перевела взгляд на следующего.

Сестра уже плакала, уткнувшись в плечо приятеля с серьгами в ушах и клочковатой бородкой. Народ двинулся обратно к парковке, и я следом.

— Дженевьева!

Беверли Дэвис. Она изобразила подобие улыбки и пошла рядом.

— Как дела? — спросила она.

— У меня в порядке, спасибо. Не знаете ли, как Джим?

— Извините, не могу это обсуждать.

— Он же ничего плохого не сделал, — сказала я.

— Ваше заявление учтут. Я только хотела поблагодарить вас за то, что вы пришли. Я знаю эту семью. Им тяжко пришлось.

— Да.

— Пойдете с нами в паб? — спросила она.

— Не знаю. Не думаю.

— Что ж, на случай, если больше не увидимся… Всего доброго. — Она двинулась к темно-серому «воксхолу» на краю газона и села за руль. Я проводила ее взглядом.

Окна «БМВ» были открыты, и, возвращаясь к машине через проем в изгороди, я видела, что Дилан смотрит на меня.

— Они пошли выпить в паб, — сказала я в открытое окно. — Присоединишься?

— Не-а.

— Как хочешь, — сказала я, забираясь на пассажирское сиденье. — Тогда вези меня в паб и жди три часа, пока я не ужрусь в свое удовольствие.

Паб «Голова быка» на Хай-стрит в Чизлхерсте был набит битком, и, хотя люди в черном сгрудились в саду, мне удалось уговорить Дилана зайти внутрь. Я просидела двадцать минут одна, потерянная душа за рюмкой водки. Мне требовалась компания.

— Можешь ни с кем не разговаривать, — подбадривала я его и тащила за руку в паб.

Он отошел к бару за выпивкой для меня, а я снова заприметила Беверли Дэвис и поспешила отвернуться. Дилан разговаривал с Джимом. Я была уверена, что разговаривал. Джим давно работал с Диланом, их связывала прочная дружба. Но я подозревала, что они поспорили, даже поссорились из-за меня. Или я преувеличивала собственную роль? Дилан, похоже, был убежден, что теперь я останусь с Джимом. Он чуть не погиб, спасая меня, однако, выйдя из больницы, Дилан не отвечал на мои звонки, не желал разговаривать и уж ни в коем случае не собирался даже намеком дать понять, любит ли он еще меня, — да и любил ли прежде? Чем холоднее он держался, тем сильнее пылала я. Все чудовищно запуталось, и я не чаяла найти выход.

Мы кое-как пристроились в саду позади паба, стоять было неудобно: каблуки утопали в траве, приходилось подниматься на цыпочки.

— Итак, — заговорила я, — когда ты едешь в Испанию?