— Да.

— Зачем мне ее убивать? Потому что мы вместе курили?

— Перестаньте паясничать.

— Давайте посмотрим на вещи с другой точки зрения, господин комиссар. Я так далек от этого убийства, что до сих пор просто не придавал никакого значения своим ответам.

— А теперь?

— А теперь мы оба теряем время, потому что я к этому убийству непричастен.

— Потеря времени неизбежна при любом расследовании. А потом вдруг наступает минута, всего одна минута, которая компенсирует все предыдущие.

— Удивительная профессия, господин комиссар. Я никогда не задумывался об этом раньше.

— Учись, малыш. Еще не поздно.

— Эта профессия встряхивает, но не очищает. Оставляю ее вам, но с этого дня обещаю сотрудничество.

— Как раз вовремя, потому что у меня к вам еще много вопросов.

— Стучите, и вам откроется.

Бонетти взял со стола карточку и прочитал ее:

— Программа ваших концертов: тринадцатого августа — казино в Болье. Шестнадцатого вечером — Мантон. Семнадцатого — Виреджио. Четырнадцатого и пятнадцатого августа вы не выступали.

— Я понимаю, куда вы клоните.

— Скажите мне, где вы были и что делали.

— Насколько помню, я спал.

— Пятьдесят шесть часов подряд? Настоящий летаргический сон.

— Я много выкурил. Время от времени это случается со мной, когда нервы взвинчены.

— А они были взвинчены? Что у вас за нервы, у современной молодежи?

— Хотите, скажу вам правду, если вы не используете против меня. Это она довела меня до такого состояния. Кандис. Она часто говорила о смерти, но не так, как говорят об этом испанцы, а без юмора. Она была одержима этой мыслью.

— Это не вяжется с тем, что мы о ней знаем.

— Она была очень гордой. Она была не в ладах сама с собою, но скрывала это. Меня не покидало ощущение, что она покончит с собой рано или поздно.

— Интересно. К сожалению, из семнадцати известных на сегодняшний день видов самоубийства никто еще не пытался удушить себя таким образом. По крайней мере мы обнаружили бы тогда веревку. Значит, вы много выкурили?

— Вы говорите, что тринадцатого я пел в Болье?

— А шестнадцатого в Мантоне.

— Я мог бы вам сказать, что был у одного из приятелей, у меня их масса на побережье. Но я думаю, что вы бы мне не поверили.

Бонетти задумчиво посмотрел в окно.

— Я думаю, — устало сказал он, — что я бы вам поверил. Дайте мне список ваших друзей, и мы проверим. Это займет некоторое время и, скорее всего, ничего не даст. Но это мой долг полицейского: устанавливать факты и передавать их в прокуратуру.

— Не только в прокуратуру.

— Что вы хотите сказать?

— В прессу.

— Вас это смущает?

— Это вредит моей карьере.

— Вы боитесь рекламы?

— Рекламы такого сорта.

— Ваш талант выдержит это испытание.

— Вы знаете, что я сделаю, если останусь без работы? Попрошусь в полицию.

— Хорошая мысль. Я составлю вам протекцию.

— Удивительная профессия, вы окончательно убедили меня в этом.

— Значит, наша беседа не прошла даром. До свидания.

Как бы это ни казалось странным, но на данном этапе расследования каждый из следователей отдавал предпочтение своему подозреваемому. Быть может, однажды выяснение истины в уголовном праве, а также в других областях будет доверено компьютерам… Излучая голубоватый свет и нежно гудя, они установят с вероятностью ошибки, равной нулю, траекторию мотивов, выведут кривую чувств и страстей, параллельные до бесконечности коэффициенты наследственных, психологических и социальных факторов. Они сопоставят эти данные со всеми известными фактами, и в результате будут получены новые факты. Сутки за сутками с холодным упорством беспристрастного поборника справедливости они будут искать невозможную комбинацию, десятимиллионный вариант, при котором взаимно исключаются все противоречия и внезапно вырисовывается в новом расположении фактов и мотивов ясная и гармоничная схема, носящая имя истины. Икнув в последний раз с тем пренебрежением, на которое способен высший разум по отношению к низшему, машина выплюнет наконец долгожданную карточку, на которой будет записано имя виновного. И каким бы поразительным ни был результат, никто не осмелится поставить его под сомнение, начиная с самого обвиняемого, признания которого станут с этого момента излишними. Но в декабре 1965 года таких машин еще не было, и, хотя ни один следователь не принял бы этого, общественное мнение неуловимо направляло ход Правосудия.

Кампанес и весь жардармский корпус твердо придерживались версии, согласно которой убийцей был бродяга-итальянец. Первые полученные из Турина сведения убеждали его в этом. Галлоне провел восемь месяцев в тюрьме этого города за покушение на стыдливость и попытку изнасилования. Выйдя из тюрьмы 31 июля, он незаконно перешел границу в ночь с 3 на 4 августа. Он намеревался поселиться у своего брата, работающего каменщиком в Сете и женатого на француженке. Он действительно прибыл в Сет 17 августа, пройдя пешком массив де л'Эстерель, Верхний Прованс, Мор и Камарг, добывая пропитание грабежом. Он дважды похитил велосипеды и, возможно, ограбил виллу в де Горде, в чем еще, однако, не признался. Никто из допрашивавших его еще ни разу не упомянул о преступлении в Бо-де-Провансе.

Судья Суффри предпочитал считать виновным Бернара Вокье. По его просьбе комиссар Бретонне в Париже еще дважды допросил бывшего биржевого маклера, но без видимых результатов. Вероятно, Бретонне делал это не слишком убедительно, так как сам он склонялся скорее к версии о виновности Лорана Киршнера и его убеждали в этом новые факты, открывшиеся во время последних бесед с крупным промышленником.

Наконец, Бонетти подозревал в убийстве Сольнеса. Таким образом, каждый следователь танцевал в балете свою партию, интерпретация которой в значительной степени зависела от мнения критиков. Так продолжалось до тех пор, пока не произошло нового раскола общественного мнения, причем с совершенно неожиданной стороны.

Никто не думал больше серьезно о Марчелло Анжиотти, кроме комиссара Ланнелонга и его людей, продолжавших обходить в Марселе все бары и бистро, посещаемые воровским миром и осведомителями. В рапорте, который они передали судье Суффри накануне Рождества, уточнялось, что у них были серьезные основания считать, что убийство Анжиотти было запланировано извне. По всей видимости, сутенер-корсиканец не пал жертвой внутренних распрей. За два миллиона старых франков в Марселе нетрудно было нанять двух убийц для совершения этого преступления. В случае Анжиотти заказ пришел из Парижа и исходил от человека, скорее всего не связанного с мошенническим миром. Все эти сведения Ланнелонг получил от своих осведомителей. Больше сказать он не мог или не хотел и продолжал заниматься своим делом.

Рапорт был передан дивизионному комиссару Бретонне, который отложил его чтение до другого раза. Сейчас ему было не до него. Уже в течение тридцати шести часов почти без перерыва он допрашивал Лорана Киршнера.

— Он невзлюбил меня, — скажет позднее Киршнер. — Это и понятно, потому что до этого момента я ничего не сделал, чтобы облегчить ему работу. Кроме того, была и личная антипатия. Самым любопытным было то, что мы с ним были очень похожи: тот же возраст, то же телосложение, даже манера говорить одинаковая. Он тоже был завален работой и, подобно мне, выполнял ее безрадостно, но добросовестно, с сознанием собственного долга. Держу пари, что у нас были одинаковые кулинарные вкусы с предпочтением простых крестьянских блюд. Я уверен, что он так же, как и я, при случае обманывал свою жену с хорошенькой девушкой, не придавая этому большого значения, а принимая это лишь как солнечный луч, на мгновение разорвавший серую мглу. Я полагаю, что мы разделяли одни и те же политические взгляды, вкладывая в бюллетень для голосования больше сдержанности, чем энтузиазма. Единственной разницей между нами были наши доходы: он, разумеется, зарабатывал гораздо меньше меня, но какое это имело значение? Сколько бы человек ни зарабатывал денег, все равно он не может надеть сразу больше одной рубашки и съесть больше одного бифштекса в день. Кроме того, мы оба прекрасно отдавали отчет в том, что неспособны вести вдохновенную жизнь. Мы от многого отказались, и, возможно, от одних и тех же вещей. И тем более удивительно было то, что мы не выносили друг друга. Вероятно, потому, что мы просто не выносили себя.