— Как продвигается следствие, господин министр юстиции? — мягко спросил президент, не поворачивая головы в сторону министра.

— Мы делаем все от нас зависящее, господин президент.

— Мы тоже, — посчитал нужным добавить Жак Ривель, военный министр, к ведомству которого относилась жандармерия.

— Хорошо, господа, продолжайте в том же духе, — заключил президент, добродушно переходя к первому пункту повестки дня.

Заседание совета министров еще продолжалось, когда в шестистах километрах к югу от Парижа жандарм Ле Бодюк из бригады дю Пюи, совершая рутинный обход департаментской дороги номер 13, связывающей Аллегр с Сен-Польеном, задержал бродягу. Мужчина провел ночь в канаве, поэтому был взлохмаченным и грязным. Когда жандарм вежливо попросил его предъявить документы, он ответил с сильным итальянским акцентом.

Он сказал, что нечаянно потерял документы, и поклялся Девой Марией, что был честным гражданином и тружеником. Его звали Маттео Галлоне, и он был каменщиком. Он шел от брата из Сета, где его брат жил с женой-француженкой. Он поссорился с братом и нашел работу в Бонневале, на известняковом заводе в Бонневале, повторил он, возле Клермон-Феррана.

Он говорил очень быстро и громко, и, слушая его, жандарм Ле Бодюк усиленно вспоминал, где он мог его видеть раньше. И он вспомнил. Стоявший перед ним человек был точной копией портрета-робота, распространенного семь недель назад поисковым отделом судебной полиции как «разыскиваемого по подозрению в убийстве Кандис Страсберг, совершенном в Бо-де-Провансе 16 или 17 августа». Все соответствовало: тонкие губы, коротко остриженные жесткие волосы, смеющееся выражение лица и небольшой шрам на правой щеке.

Жандарм Ле Бодюк тепло улыбнулся.

— Я охотно вам верю, — сказал он, прерывая поток красноречия бродяги, — но этого недостаточно. Необходимо проверить то, что вы говорите. Вас не затруднит пройти со мною в участок? Простая формальность. Мы сделаем несколько звонков, все выясним и… — он чуть было не сказал «отпустим вас», но вовремя спохватился: тип мог заподозрить, что его собираются арестовать, — расстанемся добрыми друзьями… Хорошо?

ВИНОВЕН В ЧЕМ? Таким был крупный заголовок, появившийся в газетах на следующей неделе. В свою очередь оппозиционные газеты вопрошали: ЖЕРТВА КОГО? Любопытно, что эти настойчивые и противоречивые вопросы не затрагивали итальянского бродягу, задержанного на департаментской дороге и содержащегося с тех пор под стражей в участке дю Пюи. Бродяга никого не интересовал. Одна крайне правая еженедельная газета уже давно предсказывала своим четыремстам тысячам читателей: вы станете свидетелями того, что французская полиция найдет в один прекрасный день козла отпущения в виде какого-нибудь бездомного бродяги, не понимающего толком французского языка, и повесит на него это убийство, к великому облегчению истинно виновных. Теперь это предсказание начало сбываться. Общественное мнение, подогреваемое в течение пяти месяцев ожиданием сенсационных разоблачений, не удовлетворится получением на блюде бродяги. Это напоминает один американский фильм серии В, в котором подозреваемыми были по очереди все влиятельные люди города, а в последний момент убийцей оказался аптекарь-невропат, который был вне подозрений.

ВИНОВЕН В ЧЕМ?… ЖЕРТВА КОГО?…

В обоих случаях после вопросительных знаков появлялась фотография Кристиана Сольнеса, но по разным причинам. Если первый вопрос не выходил за классические рамки рабочей гипотезы, то во втором случае указывалось, что прессе были даны специальные инструкции, чтобы отвлечь общее внимание от морской базы в Тулоне, а также от возможного участия в преступлении сына высокопоставленного лица. Популярный исполнитель модных песен был прекрасным инструментом для расслоения общественного мнения[13]. И это тем более, что, вернувшись с гастролей из Италии, Кристиан Сольнес дал очень противоречивые показания, путал даты и оказался неспособным представить серьезное алиби на 15, 16 и 17 августа. Он объяснял эти неточности и расхождения своей артистической натурой, модной затуманенностью выражений, беспечно улыбаясь фоторепортерам, поджидавшим его у выхода из Дворца правосудия в Марселе. Однако после каждого допроса улыбка его становилась все более натянутой, и он старался как можно быстрее сесть в «ситроен» своего импресарио Теодора Гольдштейна. Спустя три месяца после убийства в Бо-де-Провансе все фотоаппараты и кинокамеры были направлены на молодого автора «Письма к Дуна».

Позднее он рассказал, что агрессивнее всех по отношению к нему держался Бонетти, который с первой же встречи испытывал к нему глубокую личную неприязнь. Тридцатидевятилетний комиссар-корсиканец вырос в бедном квартале старой Ниццы. В четырнадцать лет он был вынужден бросить школу, чтобы помогать матери после смерти отца. В двадцать два года, перепробовав множество профессий, он поступил на службу в полицию. Прослужив четыре года охранником, он был переведен в судебную полицию. В течение двенадцати лет он изучал имена и привычки марсельского воровского мира. Его пренебрежение опасностью, одержимость и методичность в работе быстро выдвинули его на ответственный пост. Если баснословные гонорары, получаемые молодым певцом, выводили Бонетти из себя, то не потому, что он их сравнивал со своим скромным жалованьем: он был выше этого. Но ему казалось несправедливым, что такие деньги являются вознаграждением за незначительные заслуги. Мошенники, с которыми он имел дело всю свою жизнь, имели по крайней мере то извинение, что постоянно шли на риск. Они ставили на карту свою жизнь и свободу, поэтому в некотором смысле это была честная игра. Сольнес же, по его мнению, играл не по правилам, он мухлевал, поэтому Бонетти презирал его, а Сольнес в свою очередь презирал полицейских. Их беседы были язвительны и ядовиты.

— Вы часто курите марихуану?

— Нет, лишь изредка, чтобы не отставать от моды.

— Это не соответствует сведениям, указанным в вашей карточке, Сольнес. Здесь сказано, что вы заядлый курильщик. Именно так вы черпаете вдохновение для своих незабываемых творений?

— Не исключено. Вы хотите привлечь меня за употребление наркотиков?

— Меня это не интересует. Я расследую убийство.

— В таком случае?…

— Для такого случая в полиции имеется статистика. Наркотики и преступления взаимосвязаны, старина.

— Очень интересно.

— Я рад, что заинтересовал вас. Итак, девушка удаляется по набережной, Анжиотти оглушает вас ударом в подбородок и догоняет ее, а вы приходите в себя и идете спать. Верно?

— Верно.

— Нет, неверно. В Риме вы заявили, что расстались с Кандис Страсберг в среду.

— Именно.

— Тридцатого июля.

— По-видимому.

— Вы вместе ужинами?

— Ужинали и спали, если вам это интересно.

— И вы заявили, что расстались с ней тридцать первого утром и больше ее не видели.

— Я видел ее еще раз или два.

— Я очень рад это слышать, очень рад. Меня бы очень огорчило, если бы вы продолжали настаивать на первоначальной версии, потому что у нас есть свидетель.

Бонетти встал. Во время допроса он не мог долго сидеть. Он стал нервно расхаживать по кабинету.

— Ваша беда в том, что вы не можете остаться незамеченным. У вас слишком много юных дебильных поклонниц, и одна из них, Шанталь, видела вас второго августа. Она запомнит этот день на всю свою жизнь. Она видела, как ее идол выходил из ресторана «О-де-Кань», держа под руку божественную блондинку. Позднее она узнала на снимке Кандис Страсберг. Будем говорить серьезно. Почему вы солгали в первый раз?

— Меня допрашивали на итальянском языке.

— Потому что вы им свободно владеете.

— Неужели я сказал, что больше не видел ее?

— Написал и подписал.

— Это так важно?

— Если вы невиновны, это просто необъяснимо.

— То есть если я не убивал ее?