— Вечер в Бо мы оставляем, — сказал он в микрофон, — потому что девушка заполнила в отеле регистрационную карточку. В «Библо» же мы не оставили никаких следов, следовательно, мы не будем пока упоминать об этой шалости в Сен-Тропезе. — Он выключил магнитофон, чтобы вставить ремарку личного характера, давясь от смеха: — Если владельцы отелей в Сен-Тропезе будут заставлять заполнять карточки всех девушек, которых приглашают их клиенты в свои комнаты, то им понадобятся машины Ай-би-эм…

Было решено, что Киршнер не будет упоминать о том, что произошло 3 августа. В тот день, когда Марта была на пляже, прислуга отправилась на автобусе в Сен-Рафаэль, Брижитта каталась на яхте в компании своих друзей, а Франсуа отсыпался в своей комнате после бессонной ночи, Киршнер прошел в кабинет, чтобы сделать несколько звонков в Париж и в Бурж, где находился завод, а также в Тулон. В этот каникулярный период заводы работали не на полную мощность, так как инженеры и техники разбрелись по всем уголкам Франции. Позвонив, он спустился во внутренний дворик, где устроился в тени с газетой в руках. В этот момент он услышал шаги на гравии аллеи. Он поднял голову и увидел направлявшегося к нему небрежной походкой молодого человека, державшего под мышкой папку для черчения.

У юноши были длинные белокурые волосы, большие голубые глаза, прямой нос, очень красивое лицо. «Тип аркадского пастушка», — подумал Киршнер, вставая и идя ему навстречу.

Но особенно поразили Киршнера глаза юноши, они иронично улыбались и в то же самое время не могли ни на минуту задержаться ни на одном предмете. Голос юноши тоже показался ему неестественным, с модуляциями грегорианского речитатива. Оборвав приветственные фразы, полные извинений, Киршнер сухо спросил:

— Что вам нужно?

— Надеюсь, вы ничего не имеете против молодых…

«Будет выпрашивать деньги», — подумал Киршнер.

К своему удивлению, он терпеливо слушал разглагольствования юнца о беззащитном и нежном поколении, брошенном в общество жесточайшей конкуренции. Продолжая говорить, тот открыл папку, и Киршнер заглянул одним глазом в ее содержимое: это была безобразная гуашь, изображающая яркими и кричащими красками какое-то подобие ада, как воспринимает его инфантильное сознание, сформировавшееся на литературе. Или парень считал это шедевром? Киршнер испытывал нечто вроде жалости. Он сунул руку в карман и выудил десятифранковый банкнот.

— Держи, малыш! Бери и уходи, мне не до тебя.

Но парень не уходил, его улыбка становилась еще шире, улыбка статуи на портале собора в Шартре, выражающая спокойствие, которое заставляет вас осознать вашу собственную бренность…

— Это стоит гораздо дороже, господин Киршнер.

— Откуда тебе известно мое имя?

— Вы посмотрели не все картины, господин Киршнер…

Он быстро перебрал пальцами картонные листы.

— Некоторые из них вполне стоящие…

За последним рисунком показались три цветные фотографии форматом 18 х 24. На одной был изображен Киршнер, лежащий на пляже «Пампелон». Рядом с ним сидела Кандис без бюстгальтера. Киршнер обнимал ее за плечо и целовал шею. На другой фотографии они шли, держась за руки и улыбаясь, по набережной Жан-Бар. Третья была снята на террасе «Мускардена»: Киршнер гладил рукой короткие и жесткие волосы девушки, глядя на нее одновременно отеческим и возбужденным взглядом.

— Я предпочитаю снимки, — сказал Киршнер. — А я принял тебя сначала за идиота.

— Я и есть безумец, — сказал юнец, — безумец без гроша.

Киршнер перевел взгляд с фотографий на лицо парня, пытаясь заглянуть в его смеющиеся бегающие глаза…

— Ты настолько привык к наркотикам, что опускаешься до гнусного шантажа?

— Запрещенный прием, господин Киршнер…

Он вдохнул воздух и продолжал более агрессивным тоном:

— Мы не жадные, вы просто удивитесь низкой цене…

— Посмотрим…

— Господин Киршнер, вы могли бы сами назначить цену, но я уверен, что она превысит нашу и у меня может сложиться впечатление, что мы вас обираем.

Киршнер едва не дал ему пощечину. Он заставил себя расслабиться и улыбнулся парню.

— Может быть, побеседуем об этом в полиции?

— А почему бы и нет? — спросил парень. — Капиталист и клошар, сенсация. — Он быстро прочитал заученный урок: — Передвижная торговля запрещена на всем побережье. Исключение допускается только в отношении художников, продающих свои произведения, если это не принимает той или иной формы вымогательства.

— Сколько? — неуверенно спросил Киршнер, в голове которого зародилась одна мысль, вытеснившая все другие.

— Что, если я скажу: тысяча франков?

— Хорошо, но при одном условии: я передам их в собственные руки мадемуазель Страсберг.

Парень казался совершенно ошарашенным.

— Какое она имеет к этому отношение?

— Ты что, смеешься надо мной?

Он снова чуть не ударил его. Парень это почувствовал, но ему было на это наплевать. Нежное поколение…

— Кандис ничего не знает об этой позорной сделке.

— Я не верю тебе. Скажи ей, что я передам ей деньги завтра в обмен на фото и пленку.

— Вы шутите, господин Киршнер. Я даже не знаю, где найти ее, мы ведь все странствующие…

Киршнер услышал за своей спиной шаги: Марта медленно поднималась с пляжа по крутой тропе, волоча за собой тент. Парень заметил ее на расстоянии шестидесяти метров, и впервые за время всей беседы его глаза приняли сосредоточенное выражение.

— Итак, вы хотите прийти на помощь бедным неудачникам или нет? Не забывайте, что мы — будущее страны. Вы будете вкладывать в будущее?

— Только не по твоему тарифу, а по моему.

— То есть?

— За тираж и печатание — три франка пятьдесят сантимов.

— Вы чудак, — сказал парень.

Киршнер быстро взял фотографии из папки и сунул их в руки парня:

— Отнеси их моей жене, ну, быстро! Что ждешь?

— Вы уверены, что это доставит вам удовольствие?

— Буду с тобой откровенен до конца. Она будет дуться на меня в течение недели, но это не стоит тысячи франков. Это не стоит даже трех франков пятидесяти сантимов.

Неожиданно парень отдал ему фотографии и захлопнул папку:

— Вы выиграли, папаша. Но мы с вами еще встретимся, и нам будет о чем поговорить.

Он уже собирался уходить.

— Мне это доставит удовольствие, малыш. Я люблю молодежь.

Он сунул снимки в карман и пошел навстречу Марте, остановившейся посередине лужайки.

— Кто это был? — спросила она, в то время как он садился в шезлонг.

— Торговец предметами искусства. Ничего интересного…

И он уткнулся в свою газету. Но читать он не мог: строчки плясали перед его глазами. Ему было очень грустно. Он не знал, участвовала Кандис в этом шантаже или нет, и он горел страстным желанием узнать это.

Первые сведения из полиции штата Вашингтон поступили в жандармерию Парижа только через три недели. Они сводились главным образом к подробному перечню предметов, которые Кандис Страсберг вывезла с собой из США. Сравнивая этот список предметов с теми, которые были найдены в рюкзаке при обнаружении трупа, было установлено, что недоставало: фотоаппарата «Полароид»; наручных часов; бумажника и французских франков, которые могла иметь при себе Страсберг; обратного билета на голландское пассажирское судно компании «Стрэт Лайн».

Кроме того, следующие обнаруженные предметы могли иметь отношение к убийству: гарпун для подводной охоты; палка из миндального дерева с заточенным концом со следами неопознанных пятен крови; велосипедный насос марки «Торнадо».

Подполковник Брюар склонялся к версии, что гарпун был похищен при ограблении виллы в де Горде (владелец которой заявил о пропаже рыболовных снастей). Кроме того, была установлена связь между найденным возле аббатства Сен-Жине насосом и похищенным в Робионе велосипедом. В настоящий момент жандармерии не оставалось ничего другого, как найти виновника этих двух краж. Была принята довольно солидная рабочая гипотеза, согласно которой вор и убийца были одним и тем же лицом.