Первое важное сведение, которое судья получил по этому поводу, было плодом терпеливого и упорного труда третьей бригады уголовной полиции Марселя. В течение тринадцати дней Ланнелонг и его люди выясняли все обстоятельства, относящиеся к личности Анжиотти Марселя, прозванного также Паоло Корсиканцем или Марчелло. Они узнали, что в Оранже у него была сестра, скромная женщина, муж которой был владельцем гаража. Они узнали, что Марчелло приезжал к сестре на праздник 15 августа. Оранж находится всего в тридцати километрах от Боде-Прованса, то есть в получасе езды в «ситроене» покойного.

— Следует заметить, — сказал судья Суффри с оттенком раздражения в голосе, — что в это время года вся Франция отправляется на юг и все вращаются по кругу в радиусе ста километров. И если все наши подозреваемые находились между Нимом, Авиньоном, Марселем и Болье, то что это нам дает?

— Анжиотти путешествовал не один, а в компании молодой женщины. Мы имеем свидетельство одного работника бензозаправочной станции.

— А что говорит сестра?

— В Оранже он появился уже один.

— А ваш свидетель узнал мадемуазель Страсберг?

— Он видел ее только в профиль, вернее, даже со спины. Он узнал прическу.

— И что это нам дает?

Суффри был очень нервным в этом сентябре. Он имел две «неприятные» встречи с прокурором Деларю, к тому же статьи в газетах становились все более саркастичными.

— Это только начало, — сказал прокурор, — в октябре все журналисты вернутся из отпуска, и первыми начнут скалить зубы скандальные хроникеры из еженедельных газет, заканчивая статьи многоточием. Затем к ним присоединятся корреспонденты ежедневных газет, ведущих рубрику происшествий, и вместо многоточий будут утверждать, что полиция и прокуратура Франции работают не лучше телефонов.

«Сон в летнюю ночь». Лоран Киршнер вспомнил позднее, что этот заголовок пьесы Шекспира преследовал его днем и ночью на протяжении всего июля. На вилле «Эскьер» каникулы проходили по давно заведенному распорядку. Вставали в десять часов. Шли на пляж с детьми или вдвоем. Марта устраивалась под тентом. Лоран, лежа на песке под солнцем, не знал, как убить время. Он пил много анисового ликера и думал о Кандис.

В своем сне наяву он вновь возвращался к той ночи в Боманьере, когда она спала рядом, за перегородкой. «Мне надо было быть более настойчивым, — думал он. — Она не прогнала бы меня просто из благодарности, но благодарность мне не нужна. Однако кто знает, что может взбрести в голову современной девушке? Раньше я меньше думал и больше действовал», — продолжал размышлять Лоран. Расставаясь с нею утром 16 июля в Сент-Максиме, он сказал:

— Я могу вам дать немного денег, на развлечения.

— Нет, спасибо.

В кармане его брюк лежали приготовленные для нее 300 франков. Он пытался сунуть их в ее рюкзак.

— Спасибо, Лоран, не стоит. Вы меня слишком балуете. Вы были на высоте.

По всей видимости, она намекала на то, что он не пытался приставать к ней, затем, видимо чувствуя угрызения совести, что сама она на высоте не была, она поцеловала его в губы.

— Может быть, мы пообедаем как-нибудь вместе? — спросил он. — Например, в Сен-Тропезе.

— Шикарно! — воскликнула она с энтузиазмом, и ее глаза заблестели. — Через восемь или десять дней, — добавила она.

— Двадцать седьмого июля. — Он посмотрел в календарик своей записной книжки. — Нет, это воскресенье. Давайте двадцать восьмого, в час дня, в ресторане «Мускарден». Вы не забудете?

— Я приду, — сказала она. — «Мускарден».

— Это на набережной, рядом с высокой башней. Найти легко.

— Я приду, Лоран. До свидания.

Целую неделю, с 20 по 26 июля, он говорил об инжекторе, который начинал трещать «после 120 километров». Что он еще мог придумать? Ему придется поехать в Ниццу, чтобы отрегулировать его, будь он проклят! В понедельник утром он поехал. Он все предусмотрел.

— Если они не смогут отладить его за день, я переночую в Ницце, — сказал он Марте.

Марта отнеслась к этому спокойно. Она подумала, что он ищет предлог, чтобы поиграть в рулетку в Монте-Карло. В тринадцать часов он устроился на террасе «Мускардена». Перед этим он заехал в отель «Библо» и снял номер.

И вот против всякого ожидания (потому что в глубине души он в это не верил) в час пятнадцать он увидел ее на набережной. Она была в компании молодежи, одетой так же несуразно, как и она: трое длинноволосых парней и две девушки, одна дурнушка, а другая хорошенькая. Она помахала ему рукой и, прежде чем подняться на террасу, еще минут десять болтала с ними.

— Лоран, — сказала она, усаживаясь за стол, — вы загорели и стали очень красивым.

Затем она рассказала ему о своем посещении Вилльфранша, где она жила у подруги своей матери, пожилой, но очень милой дамы, у которой был красивый дом в Сен-Згонде.

— Теперь, — сказала она, — я застряну здесь на четыре или пять дней, хотя мне здесь и не очень нравится: слишком цивилизованное место.

Она поднесла к губам бокал шампанского, и Лоран воспользовался этим, чтобы рассказать о себе. Когда он был студентом, он мечтал стать писателем, но чем бы он расплачивался теперь за туалеты и сеансы массажа своей жены, за учебу и прихоти детей? Он рассказал о своем прадедушке, приехавшем из эльзасской деревни «с котомкой за спиной», и о том, как его отец во время войны наладил работу завода, производившего «электронные приборы для самолетов и подводных лодок». Теперь этот завод очень разросся, он стал невероятно гигантским. Лоран всегда много работал, и вот наступил день, когда он понял, что жизнь прошла мимо.

Она слушала его с интересом, время от времени сочувственно вздыхая: «О!» Продолжая говорить, он спрашивал себя, насколько он искренен. Ему казалось, что он был достаточно искренен, но в то же время он поймал себя на том, что следит за своими мыслями и словами. Тогда он взял ее за руку и сказал:

— Кандис, вы хотите провести этот день со мной? Вы понимаете, что я имею в виду? Я снял здесь комнату.

Она сказала:

— Нет. Я хочу купаться. Впрочем, если хотите, то вечером, я не возражаю.

Спустя двадцать четыре часа он вернулся на виллу. Удобно устроившись в шезлонге на лужайке, он защищался от нападок Марты, которой было любопытно узнать, сколько он проиграл в Монте-Карло.

— Но я не играл, дорогая, клянусь тебе.

— Значит, ты не придумал эту историю с инжектором?

— Нет. Теперь он исправен, можешь проверить. Если бы я захотел играть, то не поехал бы так далеко, здесь масса казино в округе. Кроме того, я не стал бы ничего придумывать.

— Как бы не так, — сказала она. (Четыре года назад между ними произошло очень серьезное объяснение. Это было в ту ночь, когда он проиграл в Каннах пять миллионов франков, и тогда он торжественно поклялся, что никогда больше не переступит порога игорного зала.) — Кроме того, ты мог пойти на свидание к какой-нибудь красивой девушке, но если я тебя об этом спрошу, ты все равно не ответишь мне, поэтому я не спрашиваю, — добавила она, покрывая лаком ногти.

Он с улыбкой взглянул на нее, и она тоже улыбнулась, глядя на него с молчаливым вопросом.

— В тот момент, — скажет он позднее своему адвокату, — она гордилась мной, гордилась, что я еще способен соблазнить молодую и красивую девушку, и это чувство одержало тогда верх над ревностью. Я чуть было не признался ей во всем.

— Что же вас остановило? — поинтересовался метр Бодо.

Киршнер опустил голову:

— Господи! Если бы я это тогда сделал, это избавило бы меня от многих неприятностей…

— Вот что мы сделаем…

Метр Бодо нажал на кнопку одного из трех магнитофонов, а именно того, на который он записывал сверхсекретную информацию. Его кабинет, расположенный на авеню Поля Думе, выходил на террасу, которая сейчас была залита солнечными лучами. В кабинете была современная удобная мебель, светлые стены, и сам адвокат, шестидесятилетний полнеющий мужчина, улыбался теплой и добродушной улыбкой человека, способного успокоить, поднять настроение и выправить ваше дело, каким бы запутанным оно ни было.