Едва период мастурбации
В моем развитии настал,
Уже тогда “Портвейн 13-й”
Я всем другим предпочитал.
Непризнанный поэт и гений,
Исполненный надежд и бед,
Я был ровесником портвейна —
Мне было лишь тринадцать лет.
Я был угрюмым семиклассником,
Самолюбивым и несчастным,
И подтирал я сперму галстуком,
Как знамя коммунизма красным.
(Короче, мучился ужасно я
Покуда не нашел лекарство).
И много раз бывал родителями
Застигнут в этот миг случайно,
Любая тварь после соития,
По Аристотелю, печальна.
Так, насладившись в одиночестве
Мятежной плотию своей,
Я понимал, какой порочный я,
Пропащий рукоблудодей.
И, чтоб скорей из мозга стерлися
Похабные галлюцинации,
В сознанье собственной греховности
Я за портвейном шел “13-м”.
От ощущенья безвозвратной
Развратной гибели моей
Меня, как добрый терминатор,
Спасал “13-й портвейн”.
Тогда я не был суеверен
Агностик, троечник и пьяница,
И мог “13-й портвейн”
Бесстрашно пить даже по пятницам.
Еще не очень разбирался я,
Кто там татарин, кто еврей,
Кто представитель братской нации,
А кто враждебных нам кровей,
Но знал — “13-й портвейн” —
Гармония цены и качества.
Его мы пили пионерами
В те непростые времена,
Когда ни штопора-то не было,
Ни закуси, ни стакана.
Его открыть гвоздем железным
Любая школьница могла.
Он шел из банки майонезной,
А еще лучше из горла
[4].
В подъездах без замков, без кодовых,
На стройплощадках без охраны
Его глотали, словно воду мы,
Не разливая по стаканам.
А времена были спокойные,
Менты еще без автоматов,
Кругом явления застойные,
Везде уборные бесплатные.
Террор случался только в Чили,
Где был у власти Пиночет.
Тогда в сортирах не мочили,
Как обещал нам президент.
Там только пили и дрочили,
Ну и еще один момент…
А если вру насчет сортиров,
Пусть подтвердит Тимур Кибиров.
Там загородочки фанерные
Скрывали крошечные кельи,
Там поцелуи мои первые
Пахли “13-м портвейном”.
Вот унитаз журчит нам ласково,
С бутылкой рядом я стою…
Так море, бабы и шампанское
Ворвались властно в жизнь мою.
И только горлышки зеленые
В моем качаются мозгу,
И очи синие, бездонные…
Пиздец, я больше не могу.
P.S. В городском саду цветет акация,
Снова стать березкой хочет пень.
Ты ж меня сгубил навек “13-й”
Отроческий, сладкий мой портвейн.
Мы тихие граждане грозной страны,
Но вот и нам есть, чем гордиться —
Бейсбольная бита народной войны
Гвоздить начала по фашистам.
Ну что, доорались “Москва — москвичам!”,
“Россия же, стало быть — русским!”
Теперь наступает конец палачам
Со взглядами злыми и узкими.
Недаром боролись и фонд “Холокост”,
И вся либеральная пресса,
Но вот нам, похоже, дожить довелось
Совсем до другого процесса.
А раньше-то горцы
Чуть глянут на сяло —
Кругом баркашовцы —
И враз зассало.
Идешь по Москве — город взят словно в плен,
Повсюду СА и эСэСы.
Лишь тихие, робкие стайки чечен
Прильнули к своим “мерседесам”.
А этот, навязший в обоих ушах,
“Хай Гитлер!” “Хай Гитлер!” “Хай Гитлер!”
Теперь развернешься и сразу “Ба-бах!”
По морде бейсбольною битой.
За каждый сгоревший под Вязьмою танк,
За практику газовых камер,
За Януша Корчака, за Анну Франк
По харе, по харе, по харе!
Закончилась ваша кровавая власть,
Теперь под бейсбольною битой
Ответишь за тех, над кем тешился всласть,
Над сикхом и над ваххабитом.
Даже в день парашютиста
Черные, спокойные
Их спасут антифашисты
Битами бейсбольными.
Какой там бейсбол и какой там футбол,
Сумели понять наши дети —
Покуда фашизму осиновый кол
Не вставим по самые эти.
Да, юным героям (кто антифашист),
Отныне все двери открыты.
Ведь с ними народ, президент дзюдоист,
Менты и бейсбольные биты.
