После суицида Зароют, а не похоронят У перекрестка трех дорог. И только пьяный грай вороний Взлетит на запад и восток. А вслед за ним, за этим граем, Не огорчаясь, не спеша, Простясь с землей, не бредя Раем, В ад поплывет моя душа. Никто главу не сыплет пеплом, Никто волос в тоске не рвет. Едва колеблемая ветром Душа над родиной плывет. Плывет с улыбкой безобразной На перекошенном лице, Бесстрастно, как после оргазма, Воспоминая о конце. Как закипала кровь в азарте, Как с миром разрывалась связь, Как прочь душа рвалась из плоти, То матеряся, то молясь. Как показал последний кукиш, Как разменял последний грош. Теперь мне руки не покрутишь, Ногой под ребра не сшибешь. Теперь не тело и не атом, И не объект для рук и губ. Смотрю на мир, как патанатом Смотрел на мой разъятый труп. Земля лежит, поджав колена, Едва остывший человек. Ее исколотые вены Как русла пересохших рек. Земля лежит в лесах, в асфальте, Как в морге, где хрустя чуть-чуть, Такой блестящий, узкий скальпель Вскрывал уже пустую грудь. Здесь, над шестою частью суши, Я не один, плывут вдали Все нераскаянные души Из нераскаянной земли. Вверху озоновые дыры. Ну, а внизу, в густом дыму Мы, хлопнув дверью, вышли с пира В зубовный скрежет и во тьму. И эта тьма теперь навеки Души руины приютит. А в справке, что подпишут в ЖЭКе, Причина смерти — суицид. История с географией Великой Родины сыны, Мы путешествовали редко. Я географию страны Учил по винным этикеткам. Лишь край граненого стакана Моих сухих коснется уст, От Бреста и до Магадана Я вспомню Родину на вкус. Пусть никогда я не был там, Где берег Балтики туманен. Зато я рижский пил бальзам И пил эстонский “Вана Таллинн”. В тревожной Западной Двине Я не тонул, держа винтовку, Но так приятно вспомнить мне Про белорусскую “Зубровку”. И так досадно мне, хоть плачь, Что отделилась Украина, А с ней “Горилка”, “Спотыкач”, И Крыма всяческие вина. Цыгане шумною толпою В Молдове не гадали мне. Мне помогали с перепою Портвейн “Молдавский”, “Каберне”. И пусть в пустыне Дагестана Я не лежал недвижим, но Я видел силуэт барана На этикетках “Дагвино”. Пускай я не был в той стране, Пусть я всю жизнь прожил в России, Не пей, красавица, при мне Ты вина Грузии сухие. Сейчас в газетных номерах Читаю боевые сводки. А раньше пил я “Карабах” Для лакировки, после водки. Хоть там сейчас царит ислам И чтут Коран благоговейно, Но лично для меня “Агдам” Был и останется портвейном. Да, не бывал я ни хера В долинах среднеазиатских, Но я попью вина “Сахра”, И век бы там не появляться. Я географию державы Узнал, благодаря вину, Но в чем-то были мы не правы, Поскольку пропили страну. Идет война, гремят восстанья, Горят дома, несут гробы. Вокруг меняются названья, Границы, флаги и гербы. Теперь я выпиваю редко, И цены мне не по плечу, Зато по винным этикеткам Сейчас историю учу. Последний гудок (Похороны Брежнева)
Светлой памяти СССР посвящается Не бил барабан перед смутным полком, Когда мы вождя хоронили, И труп с разрывающим душу гудком Мы в тело земли опустили. Серели шинели, краснела звезда, Синели кремлевские ели. Заводы, машины, суда, поезда Гудели, гудели, гудели. Молчала толпа, но хрустела едва Земля, принимавшая тело. Больная с похмелья моя голова Гудела, гудела, гудела. Каракуль папах и седин серебро… Оратор сказал, утешая: — “Осталось, мол, верное политбюро — Дружина его удалая”. Народ перенес эту скорбную весть, Печально и дружно балдея. По слову апостола, не было здесь Ни эллина, ни иудея. Не знала планета подобной страны, Где надо для жизни так мало, Где все перед выпивкой были равны От грузчика до адмирала. Вся новая общность — советский народ Гудел от Москвы до окраин. Гудели евреи, их близок исход Домой, в государство Израиль. Кавказ благодатный, веселая пьянь: Абхазы, армяне, грузины… Гудел не от взрывов ракет “Алазань” — Вином Алазанской долины. Еще наплевав на священный Коран, Не зная законов Аллаха, Широко шагающий Азербайджан Гудел заодно с Карабахом. Гудела Молдова. Не так уж давно Он правил в ней долгие годы. И здесь скоро кровь, а совсем не вино Окрасит днестровские воды. Но чувствовал каждый, что близок предел, Глотая крепленое зелье. Подбитый КамАЗ на Саланге гудел И ветер в афганских ущельях. Ревели турбины на Мигах и Ту, Свистело холодное пламя. Гудели упершиеся в пустоту Промерзшие рельсы на БАМе. Шипели глушилки, молчали АЭС. Их время приходит взрываться. Гудели ракеты, им скоро под пресс, Защита страны СС-20. Над ним пол-Европы смиренно склонит Союзников братские флаги, Но скоро другая толпа загудит На стогнах Берлина и Праги. Свой факел успел передать он другим. Сурово, как два монумента, Отмечены лица клеймом роковым, Стояли Андропов с Черненко. Не зная, что скоро такой же конвой Проводит к могильному входу Их, жертвою павших в борьбе роковой, Любви безответной к народу. Лишь рвалось, металось, кричало: “Беда!” Ослепшее красное знамя О том, что уходит сейчас навсегда, Не зная, не зная, не зная. Пришла пятилетка больших похорон, Повеяло дымом свободы. И каркала черная стая ворон Над площадью полной народа. Все лица сливались, как будто во сне, И только невидимый палец Чертил на кровавой кремлевской стене Слова — Мене, Текел и Фарес. …………………………….. С тех пор беспрерывно я плачу и пью, И вижу венки и медали. Не Брежнева тело, а юность мою Вы мокрой землей закидали. Я вижу огромный, разрушенный дом И бюст на забытой могиле. Не бил барабан перед смутным полком, Когда мы вождя хоронили. |
