Глава 4 Зачем Царицыну театр? На митинг! Массово! Спонтанно! Такие сцены у фонтана, что где ты, дядя-психиатр? Вот некто в пыжике орёт о том, что на геройский город реальный наползает голод, — а морда шире поперёк… А вот какая-то супруга, одна, в отсутствии супруга, хватает с хрустом микрофон и, разевая рот упруго, кричит: «Калашникова — вон!» — аж известь сыплется с колонн… Обком! Горком! В отставку! Хором!.. Анипкин, сдвинутый напором упитанно-голодных дам, кричит: «Возьму да и подам!..» Ужо тебе, народный форум! Глава 5 Созвали пленум. Дивный пленум, когда в последний свой парад шёл волгоградский аппарат… Член переглядывался с членом: неужто вправду всех подряд проводят жилистым коленом?.. И оказалось: да. Подряд. Снуют активные подростки, многострадальный политпрос с утра плакатами оброс, и член бюро на перекрёстке стоит, безмолвный, как барбос. И, как положено трибуну, ступает тяжко на трибуну Калашников. Его глаза сокрыты мрачными бровями. Он жуток. Он бурлит кровями. Он весь — как Божия гроза. Глава 6 (отменена) Глава 7 (и она тоже) Глава 8 «Уж я ли вас не орошал? Каких гектаров понастроил! А если был порою строгим, то ведь в остроги не сажал! А вы! Ахти, какой позор! Меня? Как Стенька персиянку?.. Короче, кончен разговор. Я ухожу на персоналку. А вы, продавшие обком, целуйтесь с вашим «Огоньком»!» …О телевизора нутро! Смотри: вчера ещё нетленны, бледнеют сморщенные члены осиротевшего бюро. Глава 9 Ага? Достали? Припекло?.. Но для истории отметим, что пленум всё же проняло: в испуге левое крыло глядит на правое крыло — и как-то зябко тем и этим. И мыслит всяк, мурло склоня, прямому выданный эфиру: «Занёс же вражий дух меня на распроклятую квартиру! А если кто, впадая в раж, начнёт высчитывать метраж?..» Глава 10 Очнулись. Начали спрягать, то дёгтем мазать, то елеем. Что-что, а это мы умеем — телегу в лошадь запрягать. И, обирая с рыльцев пух, тряся заслугами и каясь, критиковали, отрекались… И где-то внятно пел петух. Эпилог Итак, ребята, «Огоньком» обком отправлен целиком вослед за бренною бюрою, не вызвав жалости ни в ком… Вернёмся к нашему герою. Прости, Ильич! Твои черты уже тускнеют понемногу, но не суди нас слишком строго — ведь мы такие же, как ты. Мы разеваем рот упруго, любой из нас красноречив, и с хрустом кушаем друг друга, не посолив, не поперчив. И ты, читатель, извини, что я, как бабочка, порхая, недовознёс, недоохаял, недоосмыслил эти дни, раздёргал митинг, скомкал пленум, с героя недоснял штаны… Но я, ей-богу, не был членом и видел всё со стороны. Февраль 1990 Я — твой племянник, Родина! Русскоязычные песенки Прогулочка Вот оплот сепаратизма — детский сад. Перекрытия лохмотьями висят. Как в копеечку легли десятки мин — хорошо с пристрелкой было у румын. Я бреду через Бендеры наугад под внимательными взглядами солдат, а над нами, как изваянная злость, заводской трубы обглоданная кость. Нет в округе неисклёванной стены, а окошки-то уже застеклены. Страшновато и нелепо вместе с тем — будто стёкла оказались крепче стен. Тут и там асфальт расплёскан, тут и там. А за мною сумасшедший по пятам. — Ты! Турист! — кричит. — Гляди, куда забрёл! Где ж ты был, когда бомбили нас, орёл?.. Но послушай, да ведь я ж не виноват, что ни разу не попал в подобный ад, не свихнулся и не выгорел дотла, — просто очередь до Волги не дошла. По Бендерам, по Бендерам — в никуда, в предстоящие, пропащие года… По Бендерам, где грядущее страны тупо смотрит из проломленной стены. 1992 Зарубежная Были гулкие куранты и гранёные стаканы, ссоры в транспорте до визгу и купюры цвета беж. Эмигранты, эмигранты собирали чемоданы, выправляли где-то визу и мотали за рубеж. Ну а мы шагали в ногу, не шурша, не возникая, что кругом дороговизна и оклад — сто пятьдесят… Удивительно, ей-богу, но какая-никакая у меня была Отчизна года три тому назад. КГБ да Первомаи, Конституция — что дышло, убежавшим — укоризна и водяра из горла́… До сих пор не понимаю, как же этакое вышло: я остался, а Отчизна чемоданы собрала. Уложила и смоталась в подмосковные затоны, в среднерусский конопляник, где щекочет соловей… Мне на Родину осталось посмотреть через кордоны — я теперь её племянник, выбыл я из сыновей. Отреклась, как эмигрантка, и раскаянье не гложет: мол, ребята, не взыщите, а не будет хода вспять… Но потом, когда, поганка, продадут тебя за грошик, ты же скажешь: «Защитите!..» — и придётся защищать. 1992 |
