— Тогда и говорить нечего; пойдемъ.

— Дьяволъ, а не человѣкъ! сказалъ Коклико; у него языкъ нарочно для того и есть, чтобъ не говорить!

Кадуръ уже всталъ и, не отвѣчая, отворялъ дверь. Коклико увидѣлъ съ удивленьемъ, что онъ остановился передъ ручной телѣжкой, которой онъ было и не замѣтилъ и которая стояла у стѣны кабака. Арабъ молча надѣлъ ремень себѣ на плечи, сталъ въ оглобли и двинулся, везя телѣжку. Телѣжка была наполовину полна салату и прочей зелени. Ротъ его стянулся отъ беззвучнаго смѣха.

— Одна и та жа мысль! сказалъ себѣ Коклико: я тряпичникъ, а онъ — огородникъ.

Коклико пошелъ впередъ: Угренокъ бѣжалъ рядомъ съ нимъ. Въ концѣ улицы мальчикъ замедлилъ шагъ и, дернувъ его за полу, сказалъ:

— Послушайте, еслибъ я смѣлъ, я спросилъ бы у васъ обо одной вещи.

— Говори, мальчуганъ, я очень радъ найдти случай услужить тебѣ.

— Случай-то уже нашелся, продолжалъ Угренокъ, наматывая веревочку вокругъ волчка: если я пригодился вамъ на что-нибудь, потрудитесь сказать вашему господину, чтоздѣсь есть бѣдный мальчикъ, который бы очень хотѣлъ отдаться ему на всю жизнь.

— Значитъ, ни отца, ни матери? спросилъ Коклико, продолжая идти.

— Ни брата, ни сестры.

— Хорошо! я знаю кой-кого, кто былъ такимъ же, какъ и ты.

— Вы сами, можетъ быть!

— Я самъ, и потому-то именно объ тебѣ и не забудутъ… положись на насъ.

Черезъ полчаса послѣ этого короткаго разговора, продолжая — одинъ везти свою телѣжку, а другой — нести свою плетушку, не обмѣнявшись ни словомъ, ни взглядомъ, Кадуръ и Коклико пришли къ лавкѣ духовъ Бартолино. Коклико вошелъ первымъ, а Кадуръ за нимъ, въ узкій корридоръ, въ глубинѣ котораго Хлоя, стоявшая на караулѣ, ввела ихъ въ темную комнатку, гдѣ Гуго и принцесса Маміани сидѣли запершись.

— Вотъ и Кадуръ, сказалъ Коклико;.если можете, вырвать у него разсказъ о томъ, что онъ видѣлъ.

— Домъ караулятъ, отвѣчалъ арабъ; но можно войдти черезъ окно, когда нельзя черезъ двери. Я все выбралъ изъ шкафовъ. Платье, деньги, бумаги — все положилъ въ телѣжку.

— А сверху морковь и рѣпу, проворчалъ Коклико, потирая руки; почти такой же болванъ, какъ и я, этотъ бѣдняга Кадуръ!

— Значитъ, все спасено? спросилъ Гуго.

— Все.

— Теперь надо рѣшаться, объявилъ Коклико, дѣло ясное, что мы не можемъ вѣчно жить ни въ лавкѣ съ духами, ни въ отелѣ принцессы, не оставаться навсегда въ этихъ фиглярскихъ костюмахъ.

Принцесса смотрѣла на Гуго съ тревогой. Насталъ часъ окончательнаго рѣшенія.

Вдругъ Гуго ударилъ себя по лбу и спросилъ Кадура:

— Ты, должно быть, нашелъ между бумагами пакетъ, запечатанный пятью черными восковыми печатями?

— Разумѣется.

— Пойди, принеси его.

Кадуръ вышелъ.

— Мнѣ дозволено пустить въ ходъ это письмо только въ случаѣ крайней необходимости, продолжалъ Гуго, или крайней опасности.

— Увы! опасность грозитъ каждую минуту! сказала принцесса.

— Приходится, значитъ, прибѣгнуть къ этому талисману, который мнѣ дала мать моя, графиня де Шаржполь, въ минуту разлуки. Кто знаетъ? спасенье, быть можетъ, тамъ и заключается!

— Не сомнѣвайтесь; въ ваши лѣта развѣ можно считать все потеряннымъ?

Кадуръ вошелъ съ пакетомъ въ рукѣ.

Монтестрюкъ взялъ въ волненьи этотъ пакетъ, напоминавшій ему то счастливое, беззаботное время, отъ котораго отдѣляло его теперь столько событій. Онъ поцѣловалъ шелковую нитку, обвязанную вокругъ конверта руками графини, и разорвалъ верхній конвертъ; на второмъ, тоже запечатанномъ черной восковой печатью, онъ прочелъ слѣдующій адрессъ, написанный дорогимъ почеркомъ: графу де Колиньи, отъ графини Луизы де Монтестрюкъ.

— Бѣдная, милая матушка! прошепталъ онъ; мнѣ кажется, какъ будто вчера только она меня обнимала!

Онъ пересилилъ свое волненье и, поднявъ голову, продолжалъ:

— Ну! теперь я пойду къ графу де Колиньи и у него попрошу помощи и покровительства. Только не въ этомъ костюмѣ хочу я явиться къ нему: онъ долженъ помочь дворянину и я хочу говорить съ нимъ, какъ дворянинъ.

— Ба! сказалъ Коклико, мы ужь нотеряли счетъ глупостямъ! Одной больше или одной меньше — право ничего не значитъ!

Кадуръ не сказалъ ни слова и вышелъ опять. Онъ досталъ изъ телѣжки полный нарядъ, лежавшій подъ грудой капусты, и принесъ его графу, который въ одну минуту переодѣлъ снова. На этотъ разъ принцесса ужь не могла участвовать въ экспедиціи. Она должна была наконецъ разстаться съ тѣмъ, кому всѣмъ пожертвовала. Она встала, блѣдная, но твердая, и, протянувъ ему руку, сказала:

— Вы любили меня всего одинъ день; полагайтесь на меня всегда.

Скоро затѣмъ, закутанный съ ногъ до головы въ длинный плащъ, изъ-подъ котораго видны были только каблуки его сапогъ, конецъ шпаги и перо на шляпѣ, Гуго дошелъ благополучно до отеля Колиньи, а за нимъ подошли Кадуръ — огородникъ и Коклико — тряпичникъ.

Лишь только онъ вошелъ въ двери отеля, дворецкій остановилъ его: графъ де-Колиньи занятъ важными дѣлами и никого не принимаетъ.

— Потрудитесь доложить графу, что дѣло, по которому я пришелъ, не менѣе важно, возразилъ Гуго гордо, и что онъ будетъ самъ раскаяваться, если меня не приметъ теперь же: дѣло идетъ о жизни человѣка.

— Какъ зовутъ вашу милость? спросилъ дворецкій.

— Грифъ де-Колиньи прочтетъ мое имя на бумагѣ, которую я долженъ ему вручить.

— Ваша милость не повѣритъ-ли мнѣ эту бумагу?

— Нѣтъ! графъ де-Колиньи одинъ долженъ прочесть ее…. Ступайте.

Дворецкій уступилъ этому повелительному тому и, почти тотчасъ же вернувшись, сказалъ:

— Не угодно-ли войдти? графъ васъ ожидаетъ,

Гуго засталъ графа де-Колиньи стоящимъ передъ столомъ, заваленнымъ картами, планами, въ большой комнатѣ, освѣщенной высокими окнами, выходящими въ садъ, залитый свѣтомъ. У него былъ стройный станъ; красивое лицо его поражало выраженіемъ смѣлости и упорства; ни утомительные походы, ни заботы честолюбія не оставили ни малѣйшихъ слѣдовъ на этомъ лицѣ. Мужественный и ясный взоръ графа остановился на Гуго.

— Вы желали говорить со мной, и со мной однимъ? спросилъ онъ.

— Такъ точно, графъ.

— Вы, значитъ, думали, что принесенная вами бумага настолько важна, что, не зная меня и не желая себя назвать, вы сочли себя вправе настаивать, чтобъ я васъ принялъ немедленно?

— Вы сами увидите это сейчасъ, я же вовсе не знаю, что заключается въ этихъ бумагахъ.

— А! отвѣчалъ графъ де-Колиньи съ видомъ любопытства. Онъ протянулъ руку и Гуго подалъ ему пакетъ.

При первомъ взглядѣ на адрессъ, графъ де-Колиньи вздрогнулъ, вовсе не стараясь скрыть этого движенія.

— Графиня Луиза де-Монтестрюкъ!… вскричалъ онъ.

Онъ поднялъ глаза и взглянулъ на стоявшаго передъ нимъ незнакомца, какъ будто отъискивая въ чертахъ его сходство съ образомъ, воспоминаніе о которомъ сохранилось въ глубинѣ его сердца.

— Какъ васъ зовутъ, ради Бога? спросилъ онъ наконецъ.

— Гуго до-Монтестрюкъ, графъ де-Шаржполь.

— Значитъ, сынъ ея!…

Графъ де-Колиньи постоялъ съ минуту въ молчаньи передъ сыномъ графа Гедеона, возстановляя мысленно полустершіяся черты той, съ кѣмъ онъ встрѣтился въ дни горячей молодости, и неопредѣленная фигура ея, казалось, медленно выступала изъ далекаго прошлаго и рисовалась въ воздухѣ, невидимая, но чувствуемая. Вдругъ она предстала ему вся, такая, какъ была въ часъ разлуки, когда онъ клялся ей, что возвратится. Дни, мѣсяцы, годы прошли длиннымъ рядомъ, другія заботы, другія мысли, другія печали, другая любовь увлекли его, и онъ ужь не увидѣлъ больше тѣ мѣста, гдѣ любилъ и плакалъ какъ-то. Какъ полно было его тогда его сердце! какъ искренно онъ предлагалъ ей связать свою жизнь съ ея судьбой!

— Ахъ! жизнь! прошепталъ онъ, и какъ все проходитъ!…

Онъ подавилъ вздохъ и, подойдя къ Гуго, который смотрѣлъ на него внимательно, продолжалъ, протянувъ ему руку:

— Графъ! я еще не знаю, чего желаетъ отъ меня графиня де-Монтестрюкъ, ваша матушка; но что бы это ни было, я готовъ для васъ все сдѣлать.