— Судя по всему, сказалъ кавалеръ своему другу Цезарю, намъ-то съ тобой нечего особенно радоваться… Въ этой безтолковой пьесѣ, которую мы станемъ разъигрывать среди полотняныхъ стѣнъ въ тѣни картонныхъ деревьевъ, тебѣ достанется похитить красавицу, а Монтестрюку — жениться на ней… Какъ тебѣ нравится эта штука? Что касается до меня, то осужденный на смиренную роль простаго оруженосца, я имѣю право только вздыхать по моей принцессѣ… Меня просто удивляетъ, какъ серьезно наши дамы, Орфиза и Леонера, принимаютъ свои роли на репетиціяхъ… И нѣжные взгляды, и вздохи — а все у нихъ только для героя!

— Ты не можешь сказать, что я пренебрегаю твоими совѣтами, отвѣчалъ Цезарь; но всякое терпѣнье имѣетъ же предѣлы… а peпетиціи эти произвели на мой разсудокъ такое дѣйствіе, что я рѣшилъ приступить скоро къ дѣлу: какъ только разъиграемъ комедію, я покажу себя гасконцу, а тамъ будь что будетъ!

— Ты увидишь самъ тогда, быть можетъ, что и я не терялъ времени… Не на одни тирады и банты ушло у меня оно…

Дѣло въ томъ, что ужь нѣсколько дней Лудеакъ связался съ какимъ-то авантюристомъ, таскавшимся повсюду въ длинныхъ сапогахъ съ желѣзными шпорами и при длиннѣйшей шпагѣ съ рукояткой изъ рѣзной стали. Онъ былъ сложенъ геркулесомъ и встрѣтить его гдѣ-нибудь въ лѣсу было-бы не совсѣмъ безоласно. Онъ всегда былъ одѣтъ и вооруженъ, какъ рейтаръ наканунѣ похода. Лудеакъ водилъ его съ собой по лучшимъ кабакамъ Парижа и очень цѣнилъ этого капитана д'Арнальера, заслуги котораго, увѣрялъ онъ, были плохо вознаграждены правительствомъ короля.

Всѣ знакомые Лудеака не могли понять, зачѣмъ онъ таскаетъ за собой повсюду ненасытимый аппетитъ и неутолимую жажду этого свирѣпаго рубаки, напоминавшаго собой героевъ тридцатилѣтней войны.

Графъ де Шиври долженъ былъ узнать объ этомъ все обстоятельно утромъ въ тотъ самый день, когда назначено было представленіе, для котораго лучшія модистки Парижа изрѣзали на куски столько лентъ и дорогихъ матерій.

Въ это самое утро къ нему вошелъ кавалеръ де Лудеакъ и, приказавъ подать завтракъ, затворилъ очень старательно всѣ двери.

— Я всегда замѣчалъ, сказалъ онъ, что обильный и изъисканный столъ способствуетъ зарожденію мыслей и даетъ имъ возможность порядочно установиться; поэтому-то мы съ тобой и станемъ толковать между этимъ паштетомъ изъ куропатокъ и блюдомъ раковъ, да вотъ этими четырьмя бутылками стараго бургонскаго и свѣтлаго сотерна…

Онъ приступилъ къ паштету и, наливъ два стакана, продолжалъ:

— Я говорилъ тебѣ на дняхъ, что не потерялъ даромъ времени; сейчасъ ты въ этомъ убѣдишься. Что скажешь ты, если мы превратимъ милую комедію, въ которой будемъ выказывать наши скромные таланты, въ самую очаровательную дѣйствительность?

Цезарь взглянулъ на Лудеака.

— Не понимаешь? Хорошо; вотъ я тебѣ растолкую. Въ нашей комедіи, неправда-ли, есть варварійскій паша, роль котораго ты призванъ выполнить, — паша, похищающій, несмотря на ея крики, благородную принцессу, изъ которой онъ намѣренъ сдѣлать себѣ жену на турецкій ладъ?

— Ну, знаю! вѣдь я же самъ буду декламировать двѣ тирады во вкусѣ актеровъ Бургонскаго отеля, одну — описывая свою пламенную страсть, а другую — изливая свою бѣшеную ревность.

— Ну вотъ! благодаря моей изобрѣтательности, паша мавританскій похититъ въ самомъ дѣлѣ Орфизу де Монлюсонъ въ костюмѣ инфанты. Когда ей дозволено будетъ приподнять свое покрывало, вмѣсто свирѣпаго Абдаллы, паши алжирскаго, она увидитъ у ногъ своихъ милаго графа де Шиври… Остальное ужь твое дѣло.

— Я отлично понимаю эту развязку, которая такъ пріятно поправляетъ пьесу, даже охотно къ ней присоединяюсь; но-какими средствами думаешь ты дойдти до этаго изумительнаго результата?

— Средства очень просты и могутъ позабавить твое воображеніе. Мнѣ попался подъ руку человѣкъ, созданный богами нарочно, чтобы выручать изъ затруднительныхъ обстоятельствъ. Онъ совершенно въ моемъ полномъ распоряженіи. Это — солдатъ, готовый помогать за приличную награду. Мнѣ сдается, что онъ когда-то кое-что значилъ у себя на родинѣ… Несчастье или преступленье сдѣлали его тѣмъ, что онъ теперь… Все у меня предусмотрѣно; я разсказалъ ему всѣ наши дѣла. Онъ подберетъ себѣ нѣсколько товарищей безъ лишнихъ предразсудковъ, проберется въ отель Авраншъ, гдѣ его никто не замѣтитъ среди суеты и шума, разставитъ своихъ сообщниковъ по саду или разсѣетъ ихъ между прислугой и, по условленному заранѣе сигналу, героиня комедіи, вышедшая подышать свѣжимъ воздухомъ, попадаетъ въ сильныя руки четырехъ замаскированныхъ молодцовъ, предводимыхъ моимъ капитаномъ… Онъ становится во главѣ процессіи и въ одну минуту они укладываютъ ее въ заранѣе приготовленную карету со скромнымъ кучеромъ, которая будетъ ожидать рыдающую красавицу за калиткой, а ключъ отъ этой калитки уже у меня въ карманѣ.

Лудеакъ налилъ стаканъ бургонскаго Цезарю и продолжалъ:

— Меня увѣряли, что похищенныя невинности не слишкомъ долго сердятся на прекрасныхъ кавалеровъ, умѣющихъ выпросить себѣ прощеніе въ такомъ огромномъ преступленіи. А такъ какъ я никогда не сомнѣвался въ силѣ твоего краснорѣчія, то мнѣ кажется, что, разразившись нѣсколькими залпами вздоховъ, Орфиза де Монлюсонъ проститъ наконецъ герцогу д'Авраншъ.

Послѣднія слова вызвали улыбку у графа де Шиври.

— Ну, а ежели кто-нибудь изъ недогадливыхъ разсердится и обнажитъ шпагу? сказалъ онъ. Про одного ужь намъ извѣстно, что онъ въ состояніи не понять всей остроумной прелести твоего плана!

— Тѣмъ хуже для него! Не твоя вѣдь будетъ вина, если въ общей свалкѣ какой нибудь ловкій ударъ научитъ его, какъ полезна бываетъ иногда осторожность! Я по крайней мѣрѣ не вижу въ томъ никакого неудобства.

— Да и я тоже! Впрочемъ, если припомнишь, еще когда я рѣшилъ, что Орфиза де Монлюсонъ должна переѣхать въ Парижъ, у меня въ умѣ ужь зарождалось нѣчто похожее.

— Значитъ, это дѣло рѣшеное, и я могу сказать своему капитану, чтобъ строилъ баттареи?

— По рукамъ, кавалеръ! дѣло не совсѣмъ то, правда, чистое, но вѣдь пословица гласитъ: ничѣмъ не рискуя, ничего и не выиграешь.

— За твое здоровье, герцогъ!

Лудеакъ осушилъ до послѣдней капли и красное, и бѣлое вино изъ четырехъ бутылокъ и, поправивъ кулакомъ шляпу на головѣ, сказалъ въ заключеніе:

— Вотъ ты увидишь самъ сегодня вечеромъ, каковы бываютъ оруженосцы въ моемъ родѣ.!

Къ началу представленія, блестящая толпа собралась въ отелѣ Авраншъ, ярко горѣвшая безчисленными огнями. Внимательный наблюдатель могъ бы замѣтить, среди пышно разодѣтаго общества, сухаго, крѣпкаго и высокаго господина съ загорѣлымъ лицомъ, которое раздѣляли пополамъ длиннѣйшіе рыжіе усы съ заостренными концами. Одѣтый въ богатый костюмъ темнаго цвѣта и закутанный въ бархатный плащъ, онъ пробирался изрѣдка къ какимъ-то безмолвнымъ личностямъ, шепталъ имъ что на-ухо и вслѣдъ затѣмъ они разсыпались по саду или втирались въ толпу лакеевъ, толпившихся у дверей и по сѣнямъ.

Высокій господинъ встрѣтился разъ съ Лудеакомъ и, проходя мимо другъ друга, они быстро обмѣнялись нѣсколькими словами въ полголоса, послѣ чего Лудеакъ возвратился напѣвая за кулисы.

Графъ де Шиври, въ мавританскомъ костюмѣ, ожидалъ только сигнала, чтобы выходить на сцену.

— Все идетъ хорошо, шепнулъ Лудеакъ, подойдя къ нему.

— Что вы говорите?… спросила Орфиза, окруженная еще двумя или тремя горничными, которыя то закалывали булавку въ кружевной бантъ, то поправляли гребнемъ упрямую буклю.

— Я говорю, что все идетъ отлично, отвѣчалъ Лудеакъ. Мнѣ кажется, даже, что послѣдствія этого вечера превзойдутъ всѣ наши ожиданія.

Раздались три удара и спектакль начался.

Портной, къ которому обратился Гуго по рекомендаціи Цезаря де Шиври, отличился на славу. Такого чудеснаго испанскаго костюма никогда не встрѣчалось при дворѣ Изабеллы и Фердинанда-католика. Одушевленный новостью своего положенія, яркимъ освѣщеніемъ залы, великолѣпіемъ нарядовъ, живой интригой самой пьесы, но особенно улыбкой и сіяющей красотой Орфизы, Монтестрюкъ игралъ съ такимъ жаромъ, что заслужилъ оглушительныя рукоплесканія. Была минута, когда, упавъ къ ногамъ взятой въ плѣнъ прекрасной инфанты, онъ клялся посвятить себя на ея освобожденіе съ такимъ увлеченіемъ, съ такимъ гордымъ и искреннимъ видомъ, что Орфиза забыла свою руку въ рукѣ колѣнопреклоненнаго передъ ней юнаго мстителя. Все общество пришло въ восторгъ.