— Чортъ побери! бормоталъ король, не знаю, какъ отсюда выйдти, а все-таки выйду!…

— Такая увѣренность поддерживала надежду и въ его солдатахъ.

— Разъ вечеромъ, на аванпостахъ показался какой-то человѣкъ и объявилъ, что ему нужно видѣть короля. На спинѣ у него была котомка и одѣтъ онъ былъ въ оборванный балахонъ, но смѣлый и открытый взглядъ говорилъ въ его пользу.

— Кто ты таковъ? спросилъ его офицеръ.

— Я изъ такихъ, что король будетъ радъ меня видѣть, когда узнаетъ, зачѣмъ я пришелъ.

— А мнѣ ты развѣ не можешь этого объявить? Я передамъ слово въ слово.

— Извините, капитанъ, но это невозможно.

Офицеръ подумалъ ужь, не подослали-ли непріятели кого-нибудь отъ себя, чтобъ отдѣлаться разъ навсегда отъ короля, и самъ не зналъ, что отвѣчать. Неизвѣстный стоялъ смирно, опираясь на палку.

— Дѣло въ томъ, продолжалъ офицеръ, что съ королемъ нельзя всякому говорить, какъ съ простымъ сосѣдомъ….

— Ну, я и подожду, если надо; только разумѣется, поговоривши послѣ со мной, король Генрихъ пожалѣетъ, что вы заставили меня потерять время.

— У человѣка этого было такое честное лицо, онъ такъ покойно сѣлъ подъ деревомъ и вынулъ изъ котомки кусокъ чернаго хлѣба и луковицу, собираясь поужинать, что офицеръ наконецъ рѣшился. Кто знаетъ! говорилъ онъ себѣ, у этого человѣка есть, можетъ быть, какая-нибудь хорошая вѣсть для насъ.

— Ну, такъ и быть! пойдемъ со мной, сказалъ онъ крестьянину.

— Тотъ поднялъ брошенныя на землю котомку и палку и пошелъ за офицеромъ, который привелъ его къ капитану гвардіи; этотъ обратился къ нему съ тѣми же вопросами и получилъ на нихъ тѣ же самые отвѣты. Ему надо было говорить съ королемъ, и съ однимъ только королемъ.

— Да вѣдь я все равно, что король! сказалъ капитанъ.

— Ну, какъ же не такъ! Вы-то капитанъ, а онъ — король… Значитъ, не все равно!

Противъ этого возражать было нечего и капитанъ пошелъ доложить королю Генриху, который грустно разсчитывалъ про-себя, сколько еще дней остается ему до неизбѣжной и отчаянной вылазки.

— А! ввести его! крикнулъ онъ; можетъ быть, онъ присланъ ко мнѣ съ извѣстіемъ, что къ намъ идутъ на помощь.

Крестьянина ввели. Это былъ статный молодецъ съ гордымъ взглядомъ, на видъ лѣтъ тридцати.

— Что тебѣ нужно? спросилъ король; говори, я слушаю.

— Я знаю, что вы съ вашими солдатами не можете отсюда выбраться… Ну, и я забилъ себѣ въ голову, что выведу васъ, потому что люблю васъ.

— А за что ты меня любишь?

— Да зато, что вы сами храбрый солдатъ, всегда впереди всѣхъ въ огнѣ и себя совсѣмъ не бережете: вотъ мнѣ и сдается, что изъ васъ выйдетъ славный король, милостивый къ бѣдному народу.

— Не дурно, любезный! но какимъ же способомъ ты думаешь вывести меня отсюда?… Да, вѣдь понимаешь? не одного же меня! Всѣхъ со мной, а не то я останусь здѣсь съ ними.

— Вотъ это сказано но-королевски; значитъ, я не ошибся, что пришелъ сюда.

— Такъ ты думаешь, что можешь вывести насъ всѣхъ вмѣстѣ изъ этого проклятаго лѣса?

— Да, именно такъ и думаю.

— Такъ говори-жъ скорѣй… Какимъ путемъ?

— Да просто — рѣкой.

— Но вѣдь рѣка такъ широка и глубока, что черезъ нее нельзя перейдти… Ты, любезный, чуть ли не теряешь голову!..

— Голова-то у меня еще исправно держится на плечахъ… И даже въ ней сидитъ пара добрыхъ глазъ, чтобъ вамъ послужить…. А бродъ черезъ рѣку развѣ годится только для козъ, да для овецъ, что-ли?..

— Значитъ, есть бродъ на этой рѣкѣ и ты его знаешь?

— Ну, вотъ еще! да еслибъ я не зналъ его, такъ зачѣмъ же и пришелъ бы сюда?

Генрихъ IV чуть не обнялъ крестьянина.

— И ты насъ проводишь?

— Да, когда прикажете. Оно даже и лучше подождать ночи: ночью-то похуже караулятъ въ окрестностяхъ.

— А развѣ и на томъ берегу есть непріятели?

— Да, за лѣскомъ, и вамъ оттого именно ихъ и невидно… но не такъ, какъ здѣсь… а отрядъ, надо думать, вдвое противъ вашего.

— Ну, это ничего, пробьемся!

— И я себѣ говорилъ то же самое.

— Живой снимать лагерь! крикнулъ король, но, спохватясь, тронулъ руку будущаго проводника:

— Да ты не врешь? Ты не для того пришелъ сюда, чтобъ обмануть меня и навести насъ всѣхъ на засаду?

— А велите ѣхать по обѣимъ сторонамъ меня двумъ верховымъ съ пистолетами въ рукѣ и, какъ только вамъ покажется, что я совралъ, пусть меня застрѣлятъ безъ всякихъ разговоровъ! Но за то, если я благополучно проведу васъ въ бродъ, то вѣдь и мнѣ же можно будетъ попросить кой о чемъ?

— Проси, чего хочешь! кошелекъ весь высыплю тебѣ на руку.

— Кошелекъ-то оставьте пожалуй при себѣ, а мнѣ велите дать коня да шпагу и позвольте биться рядомъ съ вами.

— Еще бы, рѣшено!.. Останешься при мнѣ.

Какъ только совсѣмъ стемнѣло, королевскій отрядъ снялся потихоньку съ лагеря и выстроился, а крестьянинъ сталъ къ головѣ и пошелъ прямо впередъ черезъ лѣсъ. Солдаты потянулись гуськомъ по узкой и извилистой тропинкѣ, которая черезъ чащу вела къ самой рѣкѣ. Проводникъ скакалъ на ходу, какъ заяцъ, ни разу не задумавшись, хоть было такъ темно, какъ въ печкѣ. Когда выходили на поляну, вдали виднѣлись тамъ и сямъ красныя точки, блиставшія, какъ искры: то были непріятельскіе огни. Они огибали лѣсъ кругомъ со всѣхъ сторонъ. Вѣтеръ доносилъ оттуда пѣсни. Видно было, что тамъ люди сыты: такъ они весело шумѣли. Съ королевской стороны царствовало глубокое молчаніе.

Вдругъ на опушкѣ открылась рѣка, совсѣмъ черная отъ густой тѣни деревьевъ. Крестьянинъ, шедшій доселѣ крупными шагами и молча, остановился и сталъ пристально искать, сказавши, чтобы никто не двигался пока съ мѣста.

— Понимаете, сказалъ онъ: какъ бы не ошибиться и не завести васъ въ какую-нибудь яму.

При слабомъ отблескѣ гладкой воды, онъ увидѣлъ въ нѣсколькихъ шагахъ толстую дуплистую вербу, а рядомъ съ ней другую поменьше съ подмытыми корнями.

— Вотъ если тутъ, немножко въ сторонѣ, есть подъ водой большой плоскій камень, то значитъ, бродъ какъ разъ тутъ и есть, продолжалъ онъ.

Онъ опустилъ въ воду свою палку, пощупалъ и нашелъ камень.

— Отлично! сказалъ онъ, теперь смѣло можемъ переходить. И первымъ вошелъ въ воду. Всѣ взошли за нимъ слѣдомъ. Скоро вода стала доставать имъ выше колѣнъ. Смутно начиналъ ужь обозначаться другой берегъ.

— Сейчасъ, продолжалъ проводникъ, все еще ощупывая дно палкой, дойдетъ до пояса, и немного дальше — почти до плечъ… Тутъ самое трудное мѣсто, но оно не широко. Вотъ только руки надо будетъ поднять надъ головой, чтобы не замочить пороху… А то и верховые могутъ взять пѣшихъ себѣ за спину на коней.

— Молодецъ-то ни о чемъ не забываетъ! сказалъ король.

— Какъ говорилъ проводникъ, отрядъ очутился скоро на самой серединѣ рѣки; лошадямъ было ужъ по грудь. Черезъ нѣсколько шаговъ, вода дошла почти до самыхъ сѣделъ; потомъ мало-по-малу дно стало опять подниматься. Шаговъ за десять до берега, лошадямъ было только по щетку.

— Слава тебѣ, Господи! сказалъ король, ступая на берегъ; ну ты, братъ, молодецъ!

— Ночь приходила къ концу. На бѣлѣющемъ горизонтѣ начиналъ обозначаться гребень холмовъ, на небѣ показывался блѣдный отблескъ зари.

— Вотъ самый отличный часъ, чтобы напасть въ расплохъ на непріятеля, сказалъ крестьянинъ: отъ усталости и отъ утренняго холода всѣ тамъ крѣпко заснули.

— А ты почему это знаешь?

— Да развѣ я не служилъ цѣлыхъ шесть лѣтъ? Рана-то вѣдь меня и заставила бросить ружье.

— Королевскіе солдаты уже строились на берегу, каждый подходя къ своему ротному значку.

— Что-жъ, сказалъ крестьянинъ королю, который привсталъ на стременахъ, чтобъ лучше видѣть; помните, что мнѣ обѣщали?

— Коня и шпагу? сейчасъ!

— Генрихъ IV сдѣлалъ знакъ офицеру, и крестьянину тотчасъ же подвели осѣдланную лошадь.

— Храбрый солдатъ, что ѣздилъ на этомъ конѣ, убитъ на дняхъ, сказалъ король, а теперь ты его замѣнишь.

— За лѣскомъ что-то зашевелилось, но еще нельзя было разобрать, что тамъ именно дѣлается.

— Это непріятельскій лагерь просыпается, сказалъ крестьянинъ и принялся махать шпагой, подбирая поводья.