Цыгане, целым табором ввалившиеся в вагон где-то под Омском, копошились, погружённые в свои вечные, понятные им одним заботы.

Где твоя Родина, цыган? Движущийся по рельсам времени, качающийся на стыках путей поезд, – это твоя Родина? Или те грязные, заброшенные полустанки, на которых ты выходишь год за годом, – твоя Родина? Ты несчастлив, цыган. У тебя нет дома, где каждая ставенка ждёт твоего возвращения. И ты счастливчик, цыган, ведь твоя Родина всегда с тобой.

Она в твоих карманах, вместе с сигаретами, которые ты украл на последнем, попавшемся на пути, рынке. В твоём «бауле», грязном и залатанном. В твоих песнях, которые ты носишь с собой от рождения.

Я завидую тебе, цыган. Тебя не тревожат приступы глупой тоски, по когда-то покинутым местам, присущей русским. Ты смеёшься над нами, спорящими о свободе и не знающими, что с ней делать, когда она липнет к подошвам наших ботинок. Поющими свои тоскливые песни и не помнящими, что они позаимствованы тоже у тебя. Вот такие дела, цыган. Можешь смеяться. Твой смех и золотые зубы, блестящие на солнце во время этого смеха, помогают забыть, что мы не такие, как ты…

Локомотив сбавил скорость и долгим гудком поприветствовал встречный состав. Точно так же гудел он, когда поезд отправлялся с Ярославского вокзала столицы. Почти три дня назад…

Я позвонил и попрощался с Мариной и Ирой. Долго обещал ещё раз приехать в гости. Потом спустился в метро и доехал до Ярославского вокзала, где меня ждал скорый поезд «Москва – Владивосток». Оставил в купе сумку и, выйдя на воздух, вслушивался в вечный, знакомый и всегда одинаковый шум вокзала. Ну, всё…

Стоял, вглядывался в московское небо, пытаясь отыскать свою звезду. Потом вернул взгляд на землю…

Александр шёл, небрежно помахивая металлической цепочкой, продетой сквозь пальцы. Подойдя поближе, остановился на расстоянии шага и отвернулся в сторону. Постоял так несколько секунд и опять повернулся ко мне:

– Значит, уезжаешь?

– Уезжаю. А ты как узнал?

– Позвонил Марине. Она сказала, что через двадцать минут поезд. Поезд на восток в это время только один. Решил проводить. Когда теперь в Москву собираешься?

– Не знаю, – пожал я плечами. – Пока не знаю.

– Ну и хорошо. Если что – звони Марине. Телефон у тебя есть.

Локомотив загудел. Проводник попросила пассажиров пройти в вагон. Александр протянул руку:

– Я думаю, мы ещё увидимся. Удачи.

– Спасибо, – запрыгнул в вагон и, обернувшись, увидел, как он, не оглядываясь, быстрыми шагами уходит в сторону вокзала. В моей ладони осталась цепочка из белого металла…

Всё это было…

А сейчас поезд заскрипел и остановился на станции «Красноярск». Я бодро выскочил наружу и с силой пнул пустую консервную банку:

– Здравствуй, Родина!

– Здравствуй, сын.

– Как жила без меня? Скучала, поди?

– А как же…

Солнце поднялось достаточно высоко. Достаточно, чтобы встретить меня по-домашнему – в пёстром халатике сибирских облаков и серых тапочках красноярского перрона. Консервная банка взметнулась ввысь испуганной птицей, своим полётом предвещая хорошую погоду, и приземлилась в районе виадука. К нему-то я и направился.

– В Академгородок.

– Три тысячи.

– А за две?

– Ладно, садись.

Почему заказал такси в Академгородок, а не домой? Это разговор отдельный.

Есть одно место на крутом берегу Енисея, в стороне от жилых строений, которое я называю своим. Уверен – многие красноярцы также считают его «своим местом». Мне не жалко…

Если возникает желание побыть в одиночестве – иду сюда. Если нужно что-то продумать – иду сюда. Если просто необходимо успокоиться, сбалансировать эмоции – сразу сюда. Если же кто-то спросит: «Почему иду сюда?» Отвечу: «Не знаю». Но иду. Как сейчас…

Великая река не изменила своим принципам. Енисей продолжал спор со временем. Пока в свою пользу.

Я прошёл по тропе вдоль обрыва и остановился там, где останавливаюсь постоянно. Остановился и замер.

Итак… Купе. Экстрасенс Белый. Он же Пушкин. Как в фильме: «Это Белый – главарь. Он же Доцент». Плюс Марина со слепым ребёнком. Екатеринбург – бывший Свердловск. Стакан лопается. «А может быть там – на Солнце?». «Я к Андрею в гости. Мы с ним давние друзья». «Её карма не…». «А ты уже накурился? Тогда ложись спать». Четыре фотографии. «Тишина, то единственное…» – ну это просто оскомину набило. Хищник падает и подставляет шею. «Тебе Саша пакет передал». Деньги. Комариха Лола. С первым вас апреля! Лола, но не комариха. «Замолчи, замолчи, замолчи, замолчи сумасшедший шарманщик…». Прикол. Федяев возле памятника Достоевскому. Измайлов. Марина. Принцесса Атех. Ловцы снов. Хазары. АЛЕКСАНДР. Ирочка. Я. Почему? Опять Измайлов. Роль личности в истории. Опять АЛЕКСАНДР. Ева. Яблоко. Халява. Удача – это живое существо. Партаппаратчик. Ученый. Опять Измайлов. Опять деньги. Опять АЛЕКСАНДР. Всё? Кого не назвал? Выходи строиться…

Енисей течёт вровень со временем. Великая река. Мудрая…

Всё логично. Всё понятно. Как в детство заглянул. В деревню Ивашиху, в гости к бабушке.

Киномеханик местного клуба по вечерам крутил в этом клубе фильмы. Я подобные мероприятия посещал практически каждый вечер. Так вот, цена билета на обычный сеанс составляла: для взрослых – 20 копеек, для детей – 5 копеек. Если же фильм шёл в прокате под грифом «до шестнадцати лет», то киномеханик брал со всех, независимо от возраста, – 20 копеек. И плевать с колхозной конюшни на то, есть тебе шестнадцать или, как мне, всего лишь, шесть с половиной, гони двугривенный и смотри до одурения. Всё понятно? Конечно. И никто ничему не удивлялся.

Первым удивился мой отец, когда я попросил денег на билет. На вполне справедливый вопрос: «Почему не пять копеек, как обычно, а в четыре раза дороже?» Я «вполне резонно» заметил, что сегодняшний фильм «только до шестнадцати». Как ни странно, этот мой «логичный» ответ отца нисколько не удовлетворил, и он пошёл разбираться с ситуацией в клуб.

В клубе ему популярно объяснили, что подобные действия практикуются не первый год, и все давно к этому привыкли. За просмотр простого фильма молодёжь платит пять копеек. За просмотр фильма «до шестнадцати», – двадцать. А если он не верит, что фильм действительно «строго до шестнадцати», то пусть посмотрит сам и убедится в наличии показа обнажённой груди в эпизоде, когда инженер Семёнов, по ошибке, «под мухой», зашёл в женское отделение заводской бани. Так что деньги изымаются вполне обоснованно, а если ему жалко двадцати копеек, то пусть запрёт своего сына в сарае и не пускает на просмотр сей «эротики».

Отец меня, в итоге, не пустил. Я плакал, потому что не видел логики в его действиях. Действия же киномеханика, напротив, были просты и доступны для понимания. Как сейчас…

Какой-то древний мудрец сказал, что «Если человек дожил до определённого возраста, и жизнь для него представляется простой и понятной, то этот человек либо идиот, либо больной, либо сектант».

Енисей внизу могучим течением разбивал вопросы…

Я вернулся к дороге и поймал новое такси. Теперь домой – в Комсомольский городок.

Микрорайон «Комсомольский городок» мало чем отличался от таких же рабочих окраин любого промышленного города. Комсомолом здесь никогда не пахло. Своё название район получил, видимо, во времена рассвета «ударных комсомольских строек», где основными «созидателями» были, разумеется, не бравые студенты-комсомольцы, а солдаты строительных батальонов и осужденные многочисленных исправительных учреждений, расположенных в окрестностях города.

Из окна моей квартиры виднелось, заражая уверенностью, грандиозное здание исполкома Октябрьского района – «шедевр» архитектуры времён строительства развитого чего-то. Рядом набирался зеленью свежеразбитый сквер, в котором заботливые хозяева выгуливали своих многочисленных овчарок, доберманов и прочих «бультерьеров». Раньше на месте исполкома и сквера находилось озеро, превращённое со временем в свалку-помойку, излюбленное место «нетрадиционного общения», то есть дележа территории несознательной молодёжью улиц 2-ой Хабаровской и Крупской. Сейчас дети улица на улицу не дрались. То ли росли сознательными, то ли преобладали другие интересы, как-то – купить, продать и обменять. В общем – отпрыски капитализма.