– Вы замужем? – вдруг спросил он.

– Да... была, но уже давно. А вы?

– Был, но уже давно, – эхом ответил он.

Это было произнесено. Но был и другой диалог, разворачивавшийся тем временем в моей голове, в моей жизни, моем мире, шмотках – всем том, чем я жила до сих пор и что казалось неразрывно связанным со мной.

Мне захотелось сделаться прозрачной, поверить ему все – мою неуравновешенность, мои слабости, лихорадочный шопинг, рассказать о ночи с соседом-философом, признаться, что я могла дарить себе мужчин, поскольку мне недоставало единственного, а именно – его, рассказать, что женщины нередко подбирают мужчин подобным образом, даже не догадываясь, по какой таинственной причине это происходит. Но с философом я не занималась любовью, я лишь спала рядом с ним, мне было необходимо в нем то, что не мог дать никакой кашемировый пуловер, даже тройной вязки, ведь мне был необходим Бог.

Было ли это любовью?

– Нам нужно идти, – сказал он наконец. – Что вы об этом думаете?

– Правда же, мне редко случается испытывать такое волнение,– Я не солгала в этот момент, полностью отдавая себе отчет, какую опасность таит высказанная мною истина.

Он нежно прикоснулся пальцами к моим губам и сказал мне на ухо:

– Это именно то, что я жаждал услышать.

На мою беду, в тот самый момент, когда он на прощание поцеловал меня в щеку, почти коснувшись края губ, я, понятия не имевшая, когда он позвонит мне снова, вдруг осознала тяжесть сложившейся ситуации. Разве возможно так привязаться к мужчине, с которым вы ни разу не занимались любовью?

Помогая мне надеть мою розовую кроличью накидку, он нежно усмехнулся. Сколь бы странным это не показалось, но у меня возникло впечатление, что эта усмешка разом стерла чувственную окраску нашей встречи и все слова, что он прошептал мне.

Он смеялся надо мной. Вежливо, одновременно забавляясь и наслаждаясь женственностью, наслаждаясь различием между нами.

Разумеется, он прочел в моем взгляде растерянность, впрочем, я понимала, что мыслями он уже не со мной. Он обдумывает протокол заседания кафедры? Или отвечает на письма? Мне неведомы его занятия. Единственное, в чем я могу быть уверена, это в том, что мысли его где-то далеко, что он вовсе не мечтает о том, чтобы, заперев дверь на ключ, оказаться со мной в постели. Мужчины наделены странной прерогативой: они в любой момент могут прервать любовную сцену, отбросить занимающую их мысль, отвернуться от любимой женщины при виде новой модели автомобиля или заинтересовавшись заголовком газетной статьи. А ведь мои шмотки были куплены, разглажены, надушены, дополнены украшениями, гламуризированы и надеты лишь для них. Мои шмотки составляют громадную любовную эпопею. Мне это не нравится. Но здесь, в это мгновение, меня пронзило желание опуститься на колени – прямо на улице, перед витриной или в церкви и взмолиться: «Хоть бы он в меня влюбился! Господи, сделай так, чтобы он полюбил меня!»

Мы расстались перед каким-то отелем, неподалеку от кафе, и он даже не предложил меня проводить.

Я улыбнулась; улыбка была безупречной, улыбка стратега.

– Хотите, я подвезу вас на своем мотороллере?

– Нет...

– Ну пока.

А я в тот миг желала лишь одного: удержать этого мужчину, уткнуться лбом ему в плечо. Пусть он обнял бы меня и этот миг длился бы бесконечно долго, заняв место множества будущих незнакомцев, быть может всех незнакомцев на свете, чтобы он взял меня за подбородок и прижался губами к моим, и поцелуй длился бы до тех самых пор, пока все мои шмотки, выйдя из моды, вновь сделались бы остромодными.

Приношу извинения богу гардеробов.

При возвращении юбка, даже сшитая из муслина, всегда тяжела, она не трепещет на ветру, она ниспадает, как приспущенный в знак траура флаг. Я шагаю, и мне кажется, что я возвращаюсь из длительного путешествия, полного кокетства, жеманства, надежд, желаний. После гигантского шопинга в отделе различных ощущений осталось впечатление неудовлетворенности от того, что человеческая особь не может принадлежать вам, как платье из розовато-бежевого муслина; можно сколь угодно тщательно разместить его в шкафу, снабдив этикеткой, но рук Бога, коснувшегося этого платья, сюда не поместить. У мечты есть свои пределы; платье – это средство плюс намерение. Перед этим свиданием я, без конца расхаживая по комнате, вновь думала о мире. Об идеализированном мире, без чистильщиков сапог, без total look, без корсетов, без сумочек в тон туфлям, без злых шмоток, без страдающих ожирением подруг, без компромиссных свиданий, без презрения к той или к тому, кем ты являешься.

Но из этого ничего не вышло.

Меня терзал один вопрос: почему повсюду, даже в любви, всегда должен быть победитель? Кто выиграл партию – Бог или я, Дарлинг?

Мне кажется очевидным, что победа осталась за Богом.

Но то, что чувствуют, порой отличается от того, что есть на самом деле.

Я совсем упустила из виду, что следовало быть забавной, а обычно это мне так здорово удается. Я упустила из виду, что следовало томно вздыхать: когда женщина бросает взгляд на мужчину и протяжно вздыхает – это так женственно и исполнено недомолвок...

В этой встрече было немало хорошего, и между тем было плохое, мне то и дело припоминались моменты, которые можно было расценить как упущенные. Плохое было связано с ними – с моими шмотками, вдруг превратившимися в провинциальных родственниц, разрядившихся, чтобы отправиться в город; уверена, что это мне и навредило.

И так, на ходу, я вновь представляю себе всю сцену, представляю; что жизнь дает вторую попытку. Захожу в кафе, бросаю сумочку на столик, приветствую профессора и замолкаю, чтобы заполнить пустоту. Пустота меня не смущает, я больше не боюсь молчаливых пауз, я знаю, как отметить молчание улыбкой, я уже не принадлежу к толпе, никаких розовых мехов, ни чересчур пышных юбок, ни сетчатых чулок, ни закругленных каблучков, чтобы закруглить, нет, я одеваюсь не для того, чтобы на меня указывали пальцем или изнасиловали, я больше не являюсь добычей в безнадежной любовной гонке. Я одета так, чтобы выглядеть аутентично, как редактрисы из отдела моды в «Геральд трибюн» во время показа коллекций, более того, одета так, чтобы выглядеть правдиво: длинное платье, сандалии на плоской подошве, волосы естественного цвета. Я хитрю, не показываю, что хочу себя показать. Я не отрываюсь от реальности ради мечты, я контролирую себя, я живу в настоящем, не веду двух бесед зараз – я имею в виду слова, которыми мы обмениваемся снаружи и те, что мне нравится обращать к своему внутреннему «я». Двойная речь, двойная жизнь, двойственное отношение – и партия проиграна.

Я позволяю говорить за себя молчанию и взглядам. Я открываю его руки, длинные руки хирурга, спокойно наблюдаю за его попытками сблизиться, за взглядом, блуждающим от моих губ к груди, я не критикую его брюки-багги.

Сильные мужчины вежливы по отношению к женщинам, в них нет страха. Следует предоставить им действовать.

Чтобы придать себе храбрости, мне следовало бы повторять, что мне везет, что моя жизнь прекрасна: ни утреннего звона будильника, ни детей, ни мужа, ни начальников, ни подчиненных, ни униформы, ни тренера по гимнастике, у меня нет необходимости возвращаться в Ламорлэ, пытаться понравиться тем, кто не нравится мне самой, у меня свой мир, приятели, сосед-философ, бывший муж, богатый и снисходительный, у меня есть мои шмотки, черные, белые, от Армани, Жозефа, «Прада», Ямамото, три пары джинсов «Levis», и вообще я сознаю, что лучшее – это друг плохого.

Я вышагиваю по мостовой, слезы текут по щекам, и тушь жжет глаза. Я вновь и вновь перелопачиваю детали этой незаконченной истории, оставившей ощущение неудовлетворенности. Опускаю в урну свою меховую накидку; могла бы отдать кому-нибудь, но вряд ли кого-то осчастливил бы такой подарок.

Предпочитаю мерзнуть.

Что-то я не заметила, чтобы ему захотелось расшнуровать мои ботинки. Заметил ли он мои круглые каблучки? Меня не покидает воспоминание об этой встрече двух почти немых людей. Но ведь суть всегда нема. Злосчастная судьба: месяц мыслительных потуг смыло за несколько минут. Он сказал: «Пока». Каждый раз одно и то же: я напяливаю потрясающее платье, способное обратить в бегство орду монахов, и достигаю цели. Я ведь даже не неряха, презираю себя за неспособность стать ею. Я завсегдатай карточных столов в казино Трувиля – из тех, с кем выигрывает лишь касса