Просунув руку под подушку, Хок приподнял голову Авриль и поднес чашу к ее губам:

— Выпей это. — Авриль скорчила гримасу — запах был не из приятных, она не спешила пить.

— Едва ли я захотел бы отравить тебя, — сухо заметил Хок, — после того, как провел полночи в ледяной воде, пытаясь спасти тебе жизнь, и заработал несколько сломанных ребер за свои труды. Пей.

Авриль выслушала выговор, недовольно прищурившись, но сделала глоток. Ощутив неприятный вкус, она сморщила нос, но выпила все до конца без возражений.

Хок осторожно опустил ее голову и, вернувшись к очагу сделал такое же питье для себя.

— Авриль, ты моя жена и… — Он тяжело вздохнул.

— Твоя пленница, — спокойно уточнила Авриль.

— Если поразмыслить, в том, чтобы отравить тебя, есть свой смысл. — Хок сделал большой глоток и почувствовал, как напиток обжигает горло. — Ты самая упрямая, самая беспокойная женщина, какая у меня когда-либо…

— Если ты считаешь меня такой несносной, — с готовностью подхватила Авриль, — почему бы тебе не отпустить меня?

— Ней. Этого я никогда не смогу сделать. — Он бросил на нее сердитый взгляд. — Ты знаешь, что значит это слово — никогда. — Хок со стуком, эхом отозвавшимся в темной комнате, поставил чашу на стол.

Отойдя в дальний угол, он стащил с себя все еще непросохшие штаны, насухо вытерся куском льняной ткани и переоделся в сухое.

Потом вернулся к кровати.

И лег на другом ее конце.

По тому, что Авриль не возразила, можно было судить, насколько она устала и как ей было больно.

Да даже если бы она и возражала, раздраженно подумал Хок, он не собирается всю ночь спать на полу со сломанными ребрами.

В конце концов, он лежит поверх одеяла. И кровать достаточно широкая. Между ними оставалась уйма места.

— Я был слишком снисходителен к тебе, — сказал Хок, обращаясь скорее к самому себе. — Пора кончать с этими глупостями насчет побега раз и навсегда. Ты моя жена, ты никуда сюда не денешься, и пора тебе с этим смириться.

— Я никогда не оставлю попыток вернуться домой, — горестно прошептала Авриль. — Я не могу здесь остаться. И я не хочу быть твоей женой.

— В самом деле, миледи? — насмешливо переспросил Хок, поворачивая к ней голову и пристально глядя ей в глаза. — Разве не было слез в ваших глазах сегодня там, на берегу, когда вы подумали, что я умер?

Авриль отвернулась к очагу:

— Ней.

Глядя в потолок, Хок состроил гримасу:

— Я знал, что это будет первым словом, которое ты выучишь по-норманнски.

— То, что ты принял за слезы, — напряженно сказала Авриль, — было, вероятно, морской водой. Должно быть, она подействовала на мои глаза так же, как на уши.

В ответ Хок лишь раздраженно хмыкнул, он слишком устал, чтобы продолжать спор. Он слишком устал даже для того, чтобы почувствовать волнение от мысли, что впервые лежит в постели с женой, так близко от ее соблазнительного обнаженного тела, которое отделяет от него лишь одеяло.

«Это свидетельствует о том, как мне необходимо выспаться», — мрачно подумал Хок и, закрыв глаза, стал медленно погружаться в убаюкивающую темноту.

Но тут он услышал тихое сопение с противоположной стороны кровати.

Он открыл глаза и посмотрел на Авриль. Она дрожала всем телом.

— Авриль? — Тревога пронзила его. — Что случилось? Она лежала, отвернувшись от него, закрыв глаза рукой. И он понял, что это был не приступ боли. Она плакала, стараясь глотать слезы.

— Ты… ты… прав, — хрипло произнесла она. Каждое слово вырывалось с мучительным вздохом. — Я, наверное… никогда не смогу уехать отсюда. Никогда не увижу больше своего дома… и своей доченьки.

Глубокое, душераздирающее рыдание вырвалось из ее груди.

Хок не мог пошевелиться, все чувства словно замерли в нем. Впервые он слышал, как она говорила о самой возможности своего поражения.

Но никакого облегчения от того, что она наконец взглянула правде в глаза, Хок не испытал. Вид этой несчастной женщины, отчаявшейся, страдающей и старающейся держать свою боль в себе, рвал ему душу. Заставлял ненавидеть самого себя — наверное, так же, как она ненавидела его за то, что он оторвал ее от малышки.

И вдруг слезы хлынули из глаз Авриль. Она закрыла лицо руками, но не могла больше сдерживать судорожных рыдании.

Хок чувствовал, как напряглось все его тело, ноги словно стянуло железными скобами. Он не знал, что делать, как успокоить Авриль.

Но и лежать молча, видя, как она страдает, он тоже не мог.

Протянув руку, он коснулся ее плеча.

И вместо того чтобы отпрянуть или начать проклинать его, как он ожидал, Авриль позволила ему притянуть ее к себе, как там, в воде, когда они плыли обратно.

Он сгреб ее вместе с одеялом и прижал к груди, надеясь, что сила его рук и его молчание будут ей утешением и что она примет утешение от того самого мужчины, который был причиной ее мучений.

Авриль рыдала, уткнувшись ему в грудь, содрогаясь всем телом от невыразимого горя, и каждая ее слезинка прожигала Хока насквозь. Он закрыл глаза.

«О великий Один, я не должен допустить, чтобы она вот так страдала и дальше! Я обязан сделать что-нибудь, чтобы убедить ее смириться с тем, что невозможно изменить.

Даже если при этом придется чем-то поступиться. Если я хочу, чтобы она приняла свою новую жизнь, я должен исполнить клятву, которую дал.

«Ради нее самой, ради ее благополучия я сделаю то, что остальные новобрачные асгардцы делают вот уже три дня. Завтра я начну ухаживать за своей женой… со всей нежностью, заботой и любовью. И буду делать это от всего сердца».

Боль прошла. Это первое, что осознала Авриль, медленно возвращаясь от сна к реальности. Последним ее ощущением перед тем, как провалиться в забытье, была раздирающая боль, но теперь Авриль чувствовала себя отдохнувшей и здоровой.

И в полной безопасности.

Может быть, потому, что по-прежнему лежала в объятиях Хока.

Эта мысль встревожила ее. Она открыла глаза. Первые рассветные лучи проникали в комнату сквозь щели в закрытых ставнях, освещая полумрак ванингсхуса неверными бликами. Увидев что Хок спит, Авриль боялась пошевелиться, чтобы не разбудить его. Он лежал, просунув одну руку под ее подушку, другая тяжело, расслабленно покоилась на ее талии. Щекой Авриль ощущала, как ритмично вздымается и опускается его грудь, ее волосы слегка шевелились от его дыхания.

Несмотря на толстое одеяло, в которое была укутана, Авриль чувствовала тепло и мощь его прижатого к ней тела.

На короткий миг она позволила себе продлить это уютное ощущение. Всего на миг. Как приятно было покоиться в его сильном, теплом, надежном объятии! Сколько же времени минуло с тех пор, как она в последний раз позволяла вот так себя — обнимать? Позволяла мужчине утешать и защищать ее?

Заботиться о ней.

Нежный рассветный луч упал ей на лицо, Авриль заморгала и вспомнила, как Хок, рискуя жизнью, спас ее. Сердце забилось неровно. Она приподняла голову и вгляделась в его загорелое, с решительными чертами лицо, такое мирное во сне.

Авриль ощутила покалывание во всем теле, память живо воспроизвела то, что произошло прошлой ночью: как ее обуял ужас, когда она ошибочно решила, что он умер.

Как оплакивала его. И как потом, позже, от нахлынувшего чувства однночества и отчаяния прильнула к нему и нашла утешение.

Он дал ей это утешение. Ласково, молча. Знает ли он каким нежным может быть? Авриль вдруг поняла, что ей в не хочется выбираться из его объятий и снова вступать, в нескончаемую войну характеров.

Боже милосердный, да что же это с ней происходит? Она ведет себя, как женщина, потерявшая рассудок, как женщина…

Авриль напряглась, вспомнив замечание Жозетт о ранних днях ее брака с Жераром, о том, что она лишь постепенно полюбила его, почти не заметив, как это произошло.

Вздрогнув, Авриль резко отодвинулась от Хока, пытаясь одновременно освободиться и от его рук, и от одеяла. Хок что-то пробормотал во сне и еще крепче прижал ее к себе. У Авриль вырвался страдальческий всхлип, и Хок открыл глаза.