— А люди вначале думают, что ты австралийка? — спросил я.

— Да, знаешь, акцент выдает.

— Точно. Разве вы не говорите «жесть» вместо «шесть»?

— Видимо. Австралийцы всегда пытаются нас на этом поймать и задают вопросы вроде: «Сколько будет восемь минус два?». Но нас голыми руками не взять, мы просто отвечаем: «Полдюжины».

Я посмотрел на нее и пришел к заключению, что она была по-своему довольно привлекательна. Я начал думать о том, каково было бы обменяться с ней полудюжиной поцелуев.

— Мне нравятся твои красные шорты, — сказала Карен. — Классные.

— Спасибо.

Я не смог ответить на комплимент лестным замечанием по поводу того, чем я только что восхищался. Это было бы неприлично.

В комнату вошел лысеющий парень лет за сорок и поднял старую тему.

— Так ты тот парень, который путешествует с холодильником?

Это был Дэйв, мой сосед по комнате. Он задал все те вопросы, на которые я уже ответил, только с йоркширским акцентом. Это было ужасно, но если он не собирался храпеть, я был готов простить ему все.

План на вечер был довольно прост. Тупо посидеть с Батчем и Дэйвом перед телевизором, посмотреть квалификационный матч мирового чемпионата, Польша против Англии, в маленькой приятной гостиной хостела, а потом снять усталость и отправиться как можно раньше спать. Но кое-что нарушило все планы.

Хостел оказался переполнен.

Уэксфорд — живой, но компактный городок, и, очевидно, в праздники он заполнялся приезжими из Дублина. Батч даже впустил две женатые пары с детьми, до такой степени могли растягиваться городские гостиницы. На самом деле Батч был доволен, объявив, что это первая ночь с момента открытия, когда в хостеле нет свободных мест. Но мне трудно было разделить его радость. Это означало, что в моей комнате вместо двоих — меня и Дэйва — теперь было шесть человек, и один из них непременно окажется закоренелым храпуном.

Так что вместо тихого вечера я пошел на барбекю с Батчем, побродил по городу и как следует напился в одном из множества прекрасных пабов Уэксфорда. Под конец я оказался в «Джанкшн», своего рода клубе, выходя из которого, все говорят: «Клянусь, в последний раз я заходил в этот зверинец» и держат свою клятву до следующего раза, когда снова набираются, а кто-нибудь говорит: «Ай, да ладно, не так все плохо».

Я проснулся в 9:30. — миссия успешно завершена. Шесть часов непрерывного сна, ну пусть не сна, а беспамятства. В комнате пахло так, будто всю ночь проводились опыты с бактериологическим оружием. Вскоре я узнал, почему.

— Это четверо подростков из Дублина — они пердели всю дорогу с момента заезда, — сказал Дэйв, когда я присоединился к нему, Карен и Батчу за завтраком в маленьком саду за хостелом.

— И во сколько они улеглись?

— В восемь.

— Ни фига себе! Впечатляет.

— Они устроили настоящий салют, когда зашли, — продолжал Дэйв. — Удивительно, что они тебя не разбудили.

— Они бы разбудили, если бы я не напился до коматозного состояния, но сегодня вечером я не смогу это повторить, мой организм такого не выдержит.

— Думаю, придется постараться, — сказала Карен, — потому что на ближайшие две ночи нигде в Уэксфорде нет свободных мест, и то же самое по всему побережью, отсюда до Дублина.

— Нет, в эту комнату я больше не вернусь, кроме как забрать свои вещи, — возразил я. — Это самая вонючая комната на земле. Страшно подумать, что всего четыре задницы могут вызвать такое жуткое зловоние.

— Всего лишь одна из множества чудесных человеческих способностей, — цинично ответил Батч и показал в угол сада. — Ты всегда можешь перебраться в собачью будку.

Все засмеялись. Все, кроме меня. Я посмотрел. Собачья будка. Собачья будка? Я вскочил на ноги и подошел ближе, чтобы удостовериться. Это было маленькое деревянное сооружение футов шести в длину и четырех в высоту от гребня двускатной крыши. Я заглянул внутрь и увидел, что она забита всяким хламом.

— А где пес? — спросил я.

— Его забрала моя подруга, а будка осталась. Теперь это вроде мемориала наших разорванных отношений.

Подумаешь, мемориал. Да это оазис! В данных обстоятельствах очень привлекательный объект недвижимости. Я встал на четвереньки и немного залез внутрь. Там было темно и пахло плесенью, но по сравнению с моей комнатой, которую оккупировал квартет пердунов, это был дивный сад.

— Тони, выбирайся оттуда, там полно кирпичей и строительного хлама, — сказал Батч.

— Да, но я могу все расчистить.

— Не глупи, парень, это собачья будка. Ты же не всерьез собираешься там спать?

— Очень даже всерьез. Здесь есть все. Укромное место, тишина и туалет в номере, — сказал я, показав на сад.

Мою честность встретили с недоверием. Батч, Карен и Дэйв не понимали того, что отчетливо осознавал я, — что спать в собачьей будке намного приятнее, чем в моем номере. Помимо всего, это означало, что я мог лечь пораньше и предаться целительному сну, чтобы возместить моральный и физический ущерб последних трех недель. Без этого я мог просто свалиться с ног.

— Спорим, ты не будешь там спать, — сказала Карен.

— Осторожно, — сказал Дэйв, — с этим человеком опасно спорить. Посмотри, чем он занимается с холодильником.

— Он слишком высокий, чтобы там поместиться. Он не сможет, — настаивала Карен.

— Спорим, что смогу. Ставлю сто фунтов.

— У меня нет ста фунтов.

— Они у тебя будут утром, — заметил развеселившийся Батч.

— Ладно, тогда шестнадцать пенсов. Ставлю шестнадцать пенсов на то, что сегодня ночью я буду спать в собачьей будке, — сказал я, протягивая руку для закрепляющего сделку рукопожатия.

— Идет, тогда шестнадцать пенсов.

Мы пожали руки. Это было долгое, медленное рукопожатие, на самом деле только казалось, что это рукопожатие. Просто Карен не проявляла никаких признаков того, что отпустит мою руку, а я почему-то посчитал, что ответственность за это должна нести она. Мы пожимали друг другу руки и смотрели друг другу в глаза, этот интимный момент даже показался неловким. Краем глаза я заметил, что Батч и Дэйв нервно заерзали на своих стульях. Я сглотнул. Я должен научиться перестать так делать. Не думаю, что это круто.

Все-таки я отпустил руку. Моя решительность испарилась из-за того, что я увидел краем глаза. Невербальное общение завершилось, и хотя значение этого мига казалось вполне ясным, история показала, что язык жестов я растолковал успешно и абсолютно неверно. Карен, как я и подозревал, свободно говорила на этом языке. Большинство девушек отлично на нем говорят. Парни не говорят вообще, только понимают несколько наиболее важных слов. Их работа — не напортачить с переводом. Обычно они очень показательно засыпаются.

На то, чтобы выгрести «строительное дерьмо», как красноречиво описал содержимое будки Батч, ушло полтора часа. Закончив, я осмотрел новое спальное помещение. Да, возможно, условия спартанские, слегка унылые, но там было сухо, а погода, похоже, собиралась оставаться замечательной, так что вопрос о подозрительной крыше не стоял. В общем, это были апартаменты, вполне подходящие для короля Тори.

Большую часть дня я провел, как и положено по воскресеньям, рассиживаясь без дела и ничем особо не занимаясь.

— Дэйв, Карен, Батч, хотите чаю? — спросил я. Звучало так, будто я обращался к фолк-группе 1960-х годов.

Они, естественно, хотели. Они любили чай, Дэйв, Карен и Батч. Дэйв, как и Карен, жил в хостеле в ожидании, когда будет отремонтирована лодка, на которой он планировал возить туристов на рыбалку. Он был бы славным парнем, если бы не чрезмерная склонность к разговорам о лодках.

— Она сорок пять футов длиной, — говорил он, — с корпусом из стекловолокна, бегучий такелаж на алюминиевой мачте. На моей последней лодке был стоячий такелаж, но тоже на алюминиевой мачте. Клянусь алюминиевыми мачтами!

Самые скучные речи он толкал в процессе скручивания сигарки, чем занималась и Карен. По какой-то необъяснимой причине люди, которые крутят самодельные сигарки, всегда становятся умопомрачительно скучными, совершая это действо. Будто мудреный процесс сворачивания заставляет мозг зацикливаться исключительно на этом — и человек выдает медленные и длинные предложения. Он так концентрируется на работе, что абсолютно не смотрит на тех, кто слушает его болтовню, и потому не замечает того момента, когда слушатель перестает вникать в смысл. Как-то раз Дэйв и Карен крутили сигарки одновременно, и это было невыносимо.