— Знаешь, современный морской дизель, — бубнил Дэйв, — невероятно надежная штука. Основная проблема в том, что он не используется на все сто, по сравнению с вариантами стандартного двигателя, который сплошь и рядом работает тысячи часов на суше в автобусах, такси и тому подобном.

— Верно, Дэйв. У моего папы была лодка с дизельным мотором, и он пользовался ею только по выходным, — отвечала Карен, склонившись в священнодействии над листочками папиросной бумаги «Рицла», — и он всегда говорил, что дизели умирают от пренебрежения, а не от перегрузки.

Их разговор звучал, как кассетная запись для лечения бессонницы, и не стихал до тех пор, пока сооружение рыхлых сигарок не завершилось раскуриванием, заткнувшим рты.

Очередное одновременное скручивание десятой сигарки заставило меня придумать занятие и для себя — я позаимствовал у Батча велосипед и поехал в Каррэклой, на отрезок песчаного пляжа длиной шесть миль прямо на севере города, где я впервые увидел пробки на ирландских трассах, потому что толпы отдыхающих закупорили дороги, построенные для проезда пары тракторов, а вовсе не для такого глобального нашествия.

Уверен, что пляж Каррэклой изумителен в любой другой выходной день года, но не в этот, когда его захватили туристы, с успехом скрыв красоту. Большие магнитофоны, мусор, вагончики с мороженым, орущие дети и обнимающиеся парочки рассредоточились по пляжу и дюнам. Большинство людей выглядели обгоревшими. Ирландцы отлично поют, разговаривают и пьют, но когда дело касается загара — это катастрофа. Я вздрагивал, когда видел, как они подставляют под яркие солнечные лучи свои рыхлые, неприкрытые, покрасневшие телеса — плечи, бедра и проплешины, побуждая такого же багрового родственника замечать: «Мне кажется, ты немного перестарался».

По дороге домой я заметил машину с номером:

Надеюсь, это просто случайные буквы.

Я представил, какой разговор мог бы состояться между владельцем этого автомобиля с полицейским.

— Это ваш автомобиль, сэр?

— Да, мой.

— Какой у вас номер?

— Думаю, у меня ВИЧ, но это не точно.

В тот вечер я повел Карен в паб. Это было чем-то вроде свидания. Я пригласил только ее, не распространив приглашение на Дэйва, который сидел с нами и смотрел какую-то скучную телепрограмму. Было две причины его исключения: одна — желание провести вечер без упоминаний о долгом сроке службы алюминия, другая — ну, другая, вероятно, подразумевала получение удовольствия от общения кое с кем другим. Это было глупо, и я это знал, не в самую последнюю очередь потому, что спал всего несколько часов за последние семьдесят два; это было скорее следствием того, что я слишком устал, чтобы принять разумное решение.

Когда мы вернулись в хостел, я высказал то, что вертелось на языке:

— Не хочешь зайти ко мне на чашечку кофе?

Карен рассмеялась.

— Ты действительно собираешься там спать?

— Шестнадцать пенсов есть шестнадцать пенсов. Я окажусь дураком, если не лягу там спать. Почему бы тебе не составить мне компанию и не выпить кофе перед сном?

— Ладно, — хихикнула она.

Это что-то новенькое. Я никогда раньше не приглашал девушку в свою собачью будку.

Мы сделали на кухне два кофе, вынесли их в сад и забрались в мои апартаменты.

— Эй, да туг на удивление уютно, — сказала Карен.

Так и было. До ухода в паб я накидал туда подушек из гостиной, расстегнул мой дорогой спальный мешок и расстелил его вместо покрывала. Я был рад, что он наконец-то пригодился, даже если не совсем выполнял функцию спасения жизни, которую я для него предусматривал.

— Чего здесь не хватает, так это свечей, — заметила Карен.

— Да, с освещением не очень.

Там было практически полностью темно.

— Я схожу принесу свечей, — вызвалась она с готовностью.

Для того, кто спорил на шестнадцать пенсов, она вела себя весьма безответственно.

Свечи почти завершили превращение собачьей будки в любовное гнездышко. Остальное было моей задачей. По Карен было видно, что она не влепит пощечину, если я решу ее поцеловать. Пора попытаться. Я глубоко вздохнул и постарался изменить положение, чтобы повернуться к ней лицом, но ударился головой о нижнюю балку двускатной крыши. Это было не нарочно и довольно больно, но я внезапно решил завершить начатое, несмотря ни на что. Это оказалось затруднительным, потому что Карен непроизвольно расхохоталась. Я замер в сантиметре от ее губ и вдруг сам осознал комизм ситуации, не сдержался и захихикал. Миг страсти сменился весельем. Я надеялся, что это не станет привычным для всех моих будущих занятий любовью.

Смешки стихли. И вот они мы, в сантиметрах друг от друга, прямо под крышей, так что свободы головных маневров хватало. Естественно, поцелуй стал неизбежным. Я медленно приблизился к ее рту. Она закрыла глаза, я закрыл глаза, и мы стали ждать, когда мое движение вперед нас объединит. Пока голос снаружи не прервал процесс:

— Мне показалось, я слышал здесь голоса — он что, правда собирается это сделать?

Пришел Дэйв.

Он присел на корточки и вглядывался внутрь, пока я поспешно возвращался в приличное положение, снова ударившись головой ту же самую потолочную балку, о которую уже бился.

— Я поставил чайник. Хотите чая? — спросил Дейв.

— Ага, давай, — сказала Карен.

«Ага, давай»? Что она хотела сказать своим «ага, давай»? Ответ был определенно «нет». «Нет, Дэйв, уйди отсюда, мы не хотим чая, мы хотим целоваться, убирайся». А не «ага, давай».

— А ты, Тони? — спросил он.

— Ага, давай.

Ему было трудно отказать.

Дэйв не был таким уж бесчувственным. Уже через сорок минут, потолкавшись в углу и без того переполненной собачьей будки, отстаивая преимущества стального корпуса судов над деревянным, он сообразил, что, возможно, между нами с Карен происходит что-то гораздо более захватывающее, и произнес то, что я был бы рад услышать уже давно:

— Я ухожу, не буду вас стеснять.

Ни я, ни Карен не стали спорить. Никто из нас не стал молить об обратном: «Нет, пожалуйста, Дэйв, останься еще на часок, было бы очень интересно узнать побольше о том, как гниющее дерево может привести к расколу стрингера». Мы однозначно были за его уход.

Наше молчание должно было намекнуть Дэйву, что ему лучше сразу уйти, но он все не уходил и не уходил. Он продолжал делать вид, что уходит, дразня нас время от времени такими словами, как «Я ухожу», но проблема в том, что он не совсем правильно понимал значение слова «сейчас». Через полчаса я уже был готов сказать ему: «Дэйв, пожалуйста, пожалуйста, свали отсюда», когда, по какой-то необъяснимой причине, он свалил добровольно. Может быть, он устал и наконец начал понимать намеки на то, что ему здесь не рады: так по мелочи, наше гробовое молчание в ответ на его речи.

Я подвинулся к Карен поближе, осторожно, чтобы в этот раз не стукнуться головой.

— Я думал, он никогда не уйдет.

— Я тоже.

И мы поцеловались. Можно сказать, в честь этого события.

Страсти не было. Минувший час нанес тяжелый урон. Однако мы продолжали целоваться, вначале просто от нечего делать, но потом, с течением времени, начало возвращаться желание. Руки приступили к первым разведочным движениям. Пробные покушения под одежду, и вскоре стало ясно, что необходимость экспериментов может скоро отпасть.

Страсти разгорались.

До тех пор, пока их не охладил голос с улицы.

— Ребята, вы что, правда внутри?

Пришел Батч.

— Дэйв сказал, что вы здесь.

Спасибо, Дэйв.

— Дайте место, я вхожу, — сообщил он.

Я надеялся, что соседи этого не слышали.

Батч был сильно пьян. Он обратился к своей вынужденной аудитории с бессвязной горькой речью, главной темой которой было неудовлетворительное состояние его личной жизни в настоящее время. Это было очень смешно, и даже в таких обстоятельствах он нас рассмешил. Но был он забавным или нет, нам все еще хотелось, чтобы он ушел. Он, похоже, пребывал в блаженном неведении того, что его тирада о неудовлетворительных сексуальных связях мешала начать новые.