Таким образом, центр речи (и связанные с ним сферы умственной деятельности), а затем и центр письма являются культурными новообразованиями, специализированными новостройками на природном строении человеческого мозга. И человек мог бы сказать, что надстроены они буквально его собственной рукой.

Но можно сделать и более специфическое предположение. Орудие, создаваемое человеком, было делом его рук, результатом его творчества. Эта работа была высшим видом деятельности человека вообще, самым чтимым и притом наиболее напряженным, наиболее сознательным. Это не могло не иметь огромного значения. Впервые человек мог осознать и оценить свою активность, обособить себя объективно, вещественно.

Это поднимало его на более высокую ступень сознательности и общественности. Наконец, орудие было первой единичной вещью — все прочие предметы в природе были множественны. И по всему этому — отношение человека к созданному им орудию должно было быть совершенно новым и особенным, активным и личным. Естественно, что оно выражалось им по-особенному и в работе над вещью и в пользовании ею.

Это выражение уже не было возгласом-сигналом, как все прочие, которые обращались до сих пор только с призывом к действию, причем самый объект действия был налицо, подразумевался сам собой, — теперь человек обращался как бы к самой вещи.

Не было это и высказыванием личного желания или чувства — человек выражал отношение к вещи. Таким образом впервые в возгласе выражался объект, впервые возглас отрешался от практического назначения сигнала, впервые обозначал представление, понятие, идею. Возглас становился уже обозначением представления и далее наименованием, то есть подлинным словом, знаком понятия.

Конечно, если бы подобные возгласы оставались индивидуальными знаками собственности и именами единичных вещей, то они все-таки не могли бы быть началом человеческой речи. Но человек обрабатывал не один камень, и не один человек этим занимался, и поколение за поколением продолжали этим заниматься. А человек умел уже обобщить свои впечатления. И, самое главное, он работал и мыслил не одиноко, а в тесном кругу коллектива. И вот возгласы, обозначавшие орудия, явились первыми человеческими словами.

Так пробивается стена пресловутого тупика: что было раньше — мысль или речь, понятие или слово? Раньше того и другого было изготовление орудия. Применение орудия привело к изобретению слова-наименования, слова-понятия.

Возгласы, созданные изготовлением орудий, можно назвать «словами» только принципиально: они знаменовали объект. Но это были еще не слова. Это было, конечно, что-то менее определенное, более сложное или, вернее, слитное. У нас теперь это соответствовало бы целой фразе, и даже больше чем одной фразе, потому что в этом возгласе должны были уже заключаться в зародыше — еще нераздельно (как и самый возглас был еще нечленораздельным) все стороны. Ведь и само орудие было для человека и осуществлением технической работы, которой он гордился, и творением, которое он любил, и чудесной вещью, пред которой он благоговел. Но это было, так или иначе, высказывание о вещи.

В этом смутном, бессвязном, слитном, многозначном «слове» мало-помалу выделяются те или другие, более ясные значения. Сама работа, сам материал вызывал на их сравнение, на выбор, требовал различения и оценки, развивал способность к анализу. Приемы делались отчетливее, разнообразнее, тоньше, приходилось пользоваться и разным материалом, для которого нужно было искать новой техники: сама вещь приобретала разные формы и служила различному употреблению. Соответственно этому дифференцировалось мышление и разграничивались и разнообразились слова. Еще важнее было общее развитие. Орудие было и оружием. Оно делало человека сильнее, мужественнее, увереннее. Оно расширяло круг его деятельности, делало его существование более безопасным, более обеспеченным, открывало ему огромные возможности. В обработке камня человек пришел к умению высекать огонь. Это был новый гигантский шаг, новое мощное средство создания культуры. Человек получил возможность жарить мясо — и от собирательства он переходит к охоте, от случайной и скудной пищи к обильной мясной еде, которую можно было и заготовлять впрок вяленьем и копчением. Огонь упрочивает оседлость. Население умножается. Охота ведет к организации, к власти, к дисциплине, к преобладанию мужчин. Уровень жизни повышается, коллективные связи усложняются и крепнут, сам человек становится сильнее, выше, стройнее, культура обогащается.

Развивается и обогащается с каждым поколением, с каждым этапом материальной и общественной культуры и человеческий опыт и мышление.

Как создавался язык? Это было творчество, подобное поэтическому, ораторскому и научному. Мышление словами сопровождалось первоначально особым напряжением и подъемом. Оно происходило, конечно, громко, вслух. Оно имело важное общественное значение. Вероятно, оно сопровождало значительные действия — уход за огнем, сбор на охоту, изготовление орудий. Оно было как бы публичной речью, но вместе с тем и поэтической песней и магическим заклинанием. Надо думать, что оно совершалось коллективно, в «хоре» своего рода, повторявшем возгласы одного.

Нужно было особое дарование, чтобы вложить в возглас новое, более определенное или более выразительное содержание или создать новую форму слова применительно к моменту. Только особая, значительная, волнующая обстановка могла оправдать создание нового слова и дать ему поддержку. В моменты общего возбуждения — перед общей опасностью, при общей облаве, в общей работе, за общей игрой — испускались возгласы, которые подхватывались и повторялись другими.

Только в такой исключительной обстановке, только в таком общем повторении могли быть усвоены многими новая форма и новое значение удачного слова и войти в общее употребление. В эти слова вкладывались опыт бывалого охотника, дарование поэта, авторитет вождя. Они обладали повелительной силой как первоначальные сигналы, обязательные для всех и необходимые для существования орды. Они усваивались как наследие предков, как голос всей орды, как обрядовая формула. В этом — корень могущества слова, которое таится в нем до сих пор.

Наш знаменитый физиолог, академик Павлов говорит: «Слово — многообъемлющий условный раздражитель. Оно связано всем опытом жизни человека со всеми внешними и внутренними раздражениями, оно все их сигнализирует, все их заменяет. Отсюда почти неодолимая сила внушения. Реальное раздражение, например, от сладкого вещества, идущее прямо в соответствующую нервную клетку коры мозга, должно бы быть сильнее, чем раздражение только словом горький, однако гипнотизируемому можно внушить сладкий вкус, несмотря на то, что он пробует в действительности горькое».

Столь же внушительна и власть слова как коллективного акта и коллективной идеи — оно организует и направляет общество.

Первобытные люди жили разбросанно и разобщенно, небольшими ордами — какая-нибудь сотня человек на сотни квадратных километров; только на таком пространстве могли они собирать достаточно пищи, чтобы прокормиться. Поэтому развитие речи очень долго — в течение многих веков протекало не единым потоком, а отдельными мелкими струйками.

Известны случаи, когда дети североамериканских индейцев терялись в лесах и вырастали сами по себе. Когда их находили — иногда уже взрослыми — оказывалось, что они создавали себе собственный язык, на основе, конечно, того запаса слов и понятий, который унесли с собой детьми. Нечто подобное происходило и с первобытными ордами, дробившимися и расходившимися по мере размножения.

Конечно, быт этих орд изменялся мало и медленно. Надо думать, что и речь в них различалась не более, чем каменные орудия, которые у них изготовлялись. Но природа и условия жизни не везде были одинаковыми, и естественно, что в иных ордах возникали новые слова, а прежние получали новые значения и формы или забывались. Произношение также могло изменяться. Жизнь была полна случайностей, опасностей и бедствий. Некоторые орды иногда погибали целиком от голода, холода, болезней, другие — могли слиться с соседями. Это были века хаотического, неустойчивого существования речи во множестве отдельных струек.