На вошедшего Васька уставились с пьяной недоброжелательностью, кто-то даже подхватил оставшийся полным сосуд с благостной влагой и поспешил убрать его с глаз долой. Потом кто-то сказал разочарованно: «Это ж, Васек…» И тут же был заглушен радостным воплем Жорика:

— Васек!!! Че встал?! — после чего последовал матерный глагол, служивший аналогом приглашения войти.

Василий согласно склонил голову и скромно присел на краешек одного из матрасов. Снулый, владелец матраса уже пребывал в мире сновидений и потому прогнать не мог. Ваську повезло, Жорик сегодня прибывал в хорошем настроении, а, следовательно, мог нормально воспринять рассказ об обратившемся непонятно во что Витьке.

— Васек, не стесняйся! — доверительно сообщил Жорик, наклоняясь в сторону названного, — у нас седня праздник! Вот ему, — корявый грязный палец атамана бездомных указал на Снулого, — вот у него седня юбилей! Ему седня… — он мучительно задумался, собрав лоб в поистине кошмарные складки, после чего, грубо пихнув именинника, вопросил, — Слышь, Снулый хрен, тебе скоко седня?

Снулый заворочался, замычал что-то невразумительное, но был пихнут опять и вынужденно пробурчал требуемое. Сквозь нагромождение глаголов и междометий известного свойства явилась истина — Снулому исполнялся полтинник, а теперь дайте ему спокойно досмотреть свои имениннические сны.

— Во! — С видом величайшего первооткрывателя сказал Жорик, и с видом величайшей милости протянул Ваську щербатую эмалированную кружку, наполовину наполненную «Пьяной лавочкой». — Спрысни…

Васек спрыснул и минуты на три забыл о цели своего прихода, штука была едучая, как укус, а мощный запах сивушных масел вышибал непрошеную слезу. Жорик благосклонно внимал Василиевым мучениям, глаза его были мутные и отсутствующие, а круглая испитая рожа то и дело искажалась поистине дзен-буддистского свойства улыбкой. За исключением, пожалуй, того, что у истинных дзен-буддистов она означает наличие потаенного знания, а у Жорика — отсутствия знания любого толка.

— Жорик… — слабо сказал Васек, еле отдышавшись после приема «Лавочки», — Жорик я…

В этот самый момент доселе молчавшая Шавка подняла мутные очи горе, и на пару с Проигрывателем (местным песняром-запевалой), грянула «Ой, мороз, мороз!», да так невразумительно, что со стороны казалось, что ее одолели жуткие судороги, и теперь она, исходя криком, помирает.

Сморщившись от режущего уши вопля, Василий попытался прокричать требуемое Жорику, но был совершенно заглушен. Худой и синюшный бомж Саша между тем полез к исходящей соком собаке, но отдернулся, встретив предупредительный взгляд атамана. Знал, тот бывает строг, даже жесток. Собаку оставили на потом.

Вонючий дым от нее активно коптил крышу лежки, улетучивался в специально проделанное отверстие. Со стороны лежка выглядела странной смесью индейского вигвама с чукотской юртой, и длинный язык беловатого дыма, поднимающийся из ее макушки, только дополнял сходство.

Внимательно выслушав Васильевы вопли, Жорик кивнул, а потом со всей силы заехал Шавке по скуле, оборвав ее душевный напев. Проигрыватель заткнулся сам, не дожидаясь кнопки «эджект». Не обращая внимания на Шавкин скулеж, атаман внятно сказал Василию:

— Говори.

И тот, вдохнув побольше вонючего воздуха, выдал:

— Витек перекинулся!

— Ну? — вопросил Жорик, было видно, что Витьков переход в мир иной не вызвал у него никаких горестных чувств, скорее наоборот.

— Не просто перекинулся, — усилил впечатление Васек, — Убили его. Зеркало убило!

Жорик выразил на лице целую гамму чувств. Тут было и удивление, и легкая заинтересованность, и снисходительная улыбка, адресованная ему, Ваську, и много чего еще. Впрочем, лицо у Жорика было такого сорта, что зачастую одна эмоция истолковывалась как совершенно противоположная.

Торопливо и внушительно размахивая перед собой руками, Василий начал свой рассказ, особо отмечая то, что чудовище, бывшее Витьком, каким-то образом чувствует его, своего бывшего напарника и собутыльника. Беглец так увлекся, что не заметил, как остальные участники пирушки сползлись поближе и стали заинтересованно слушать. А и правда, что не хватало еще у этого пира — только хорошей байки! Бомж Саша снова сунулся к собаке, единственный неувлеченный рассказом, но был замечен неусыпно бдящим Жориком и на этот раз не отделался так его. Жестокий атаман поймал его за руку и на секунду сунул ее в огонь. Саша не орал, только всхлипывал и поддерживал на весу поврежденную конечность.

— И он за мной идет! — закончил свое увлекательное повествование Василий — он меня ЧУЕТ! Не знаю, как, но чует!

И он замолк, выжидательно глядя на Жорика. Тот был спокоен. Царственным жестом подозвал к себе Шавку, а потом, страшно перекосив лицо и воздев над собой скрюченные руки, произнес что-то вроде: «А глаза — во!» спародировав часть рассказа Василия. Шавка залилась смехом, ненатуральным и неестественным, а за ней и все остальные. Смеялись громко и с чувством, толкали друг друга локтями и вытирали обильно выступившие слезы. Даже Саша забыл про обожженную руку и присоединился к остальным, зашедшись в тоненьком поскуливающем смехе. Жорик смеялся громче всех и в припадке буйного веселья хлопал себя по коленям, покачивался из стороны в сторону и иногда тыкал пальцами в беглеца.

— Ну, Васек! — простонал он, отсмеявшись, — ну сказанул, а? Чует, да? А глазищи — ВО! — и, не выдержав, глава всех городских бездомных снова раскатисто захохотал.

Народ лежал в лежку от смеха. Бомж Егор тыкал Василия в плечо кулаком, хихикал мелко, приговаривая:

— Совсем ты Васька допился. Из мозгов выжил. Зато как расска-а-азываешь! Прям писатель, или поэт хренов!

В лежке было жарко и дышалось с трудом, тяжелые никотиновые клубы заставляли слезиться глаза. Свежий ветерок из-за занавески внутрь почти не проникал.

— Вы что?! — закричал Васек гневно, закричал прямо в эти раскрасневшиеся от хохота и спиртного рожи, — вы не верите, да!?

Те смеялись только громче, и чем больше бесновался Василий, тем больше смеха вызывал он у бродяг. Смеялись так, что невзначай кокнули непочатую бутыль «Пьяной лавочки», но даже и не заметили этого. Васек приподнял еще одну бутылку, на этот раз пустую, ему хотелось вскочить и засветить этим опустевшим сосудом прямо в испитое рыло этому хохмачу Жорику, потому что тот не знает, над чем смеется, он не видел, как зеркало в живую ест человека, он не прятался в ухоронке от непонятного чудища. Он… да что он понимает, он-то ведь не кончал школу с красным дипломом!

Почему-то этот придурковатый аргумент показался Ваську наиболее убедительным. Но все же он предпринял последнюю попытку и заорал, надрывая глотку:

— Да вы че, не понимаете?! Он ведь за мной придет, сюда!! К вам!!

— И с глазами! — простонал в восторге Жорик и взмахнул скрюченными руками, — ВО!

Василий без сил опустился на матрас. Ему было на все наплевать, кроме того, «Пьяная лавочка» уже вовсю действовала, и мысли в голове плыли и путались.

— Собаку не пропустите, — сказал он тихо.

— О, — встрепенулся Жорик, — дело говоришь! Вот видишь, а ты про глаза!

Основательно прожарившуюся (но ничуть не ставшую от этого вкусней) собаку сняли с огня, и, обжигаясь, распределили между оставшимися в сознании участниками попойки. Снулый к таковым не относился, и потому имениннику ничего не досталось. Под это дело уговорили всю «Мелочевку», и принялись за остатки «лавочки». Впавший в депрессию Васек налегал на нее особенно. И уже минуть через двадцать собственный рассказ стал казаться ему абсурдом. Здесь, среди людей, собственный утренний бег казался каким-то жутковатым, но безвредным сном. А может, и не было ничего вовсе? Может, правда, это белочка постаралась?

Потягивая из кружки «Пьяную лавочку» и закусывая удивительно жестким по своей консистенции собачьим мясом, Василий успокоился и через некоторое время решил, что, пожалуй, сумеет заснуть. Веки отяжелели, и глаза уже с трудом различали через дымовую завесу такого же посмурневшего Жорика. Тот как раз наклонился и, еле ворочая языком, выдохнул: