Над плоским, пересохшим континентом. От моря и до моря темнота. Журчат сверчки. Серебряною лентой, Волокнами туманного жгута, Течет недвижно Звездная Дорога. Но беспокойно ожидает юг: Там далеко во льдах дугой пологой Воспламеняется полярный круг И светит медным пламенем досюда, Как дикого становища костер. Журчат сверчки. В сухих бурьянах груды Из ветренного камня. С древних пор. ПОД ЧУЖИМ НЕБОМ Корабль Арго идет под парусами. Его Канопус – кормовой фонарь, И светит под чужими небесами Он странникам, как аргонавтам встарь. Но Скорпион, блестя спиной тугою, Свивает кольчатую чешую. И жало, вознесенное дугою, Вонзается в тоску твою. КОНЕЦ Да над судьбою роковою Звездные ночи горят. А. Блок. «Роза и крест» В древнее черное лоно, Лоно судьбы роковой, Звездный размах Ориона Падает вниз головой Берег родной и желанный, Видишь, растаял в мечту. Вот – Облака Магеллана Вечно летят в пустоту. «Путь твой грядущий – скитанье…» Слушай, не всё ли равно, Где и в каком океане Судну тонуть суждено?.. ГОЛОСА Вторая книга стихов (Франкфурт-на-Майне, 1961) И в бесконечном отдаленьи Замрут печально голоса… А. Блок ПОСЛЕДНЯЯ ГЛАВА Женевьеве де-Шеллис Уже все знали: не выжить, Но еще по привычке спасались Вштольнях глинисто-рыжих, Глубоко под землей. Но анализ Дал результат: «смертельно», И все побрели под звезды. Только я остался бесцельно Бродить по ходам промозглым. Еще электричество было, И вдруг я увидел, что стены Кипят муравьиною силой: Из трещин выходят, как пена. Я понял – конец. И скоро. И надо к людям, наверх мне. И странно – в пустых коридорах Заблудиться боялся я, смертник. Наверху были сумерки. Тучи Были сизо-свинцовы и вески, И по ним свеченьем бегучим Возникали белесые блески. Бородатый священник устало Спускался к дощатым баракам. Я пытался сказать ему: «Стало Совсем как в Писании – мраком…» «Апокалипсис…Да…» Он не кончил И ушел понуро на требу. Ощутимо тоньше и тоньше Становилось время, а с неба, Расплываясь, слабо, но внятно, Точно в погребе пухлые цвели, На свинцовом белесые пятна Ядовитого света серели. ТО, ЧТО ОСТАЛОСЬ Очень черные глыбы и клубы Вспухших сажею облаков. Тихо. Ночь наступила игубы Сжала плотно на много веков. В небе диск воспаленный и красный – То, что раньше называлось луной, Роет путь в облаках и гаснет, Кроет кровь на лице пеленой. Снова выйдет и светит неверно Вниз, на камни, обломки и рвы, Мертвый город в черных кавернах – Тех, что выел последний взрыв. ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ Он начался, как все предыдущие, Обычной спешкой: поскорее, бегом… И день-то был тоже, в сущности, Обычнейшим вторником или четвергом. Там, где была весна, было пасмурно, И пахло почками тополей. И не думал никто, что насморки Были последними на земле. Правда, собаки выли перед этим И поэты писали стихи. Но кудлатым псам и кудлатым поэтам Не было кредита в оценке стихий. И вдруг, внезапно, около одиннадцати. Всё перестало существовать: Ничего и пусто. А души вынутые Зеленели слабо в пустоте естества. То была благостность Промысла, Чтобы не мучить ожиданием конца: Электроны, планеты и всё прочее бросила И в миг растворила под ногами жильца. И когда всё было разрушено И, как путь, зазмеился замирный дым, То пошли по пути зеленые душеньки Вверх и вниз, по делам своим. |
