Арсению Ивановскому Все возвращается на круги своя Екклесиаст I, 6 Я знал: скорее из этого дома! И я помню: схожу по ступенькам крыльца. Почему-то мой двор мне стал незнакомым, И в доме своем я вроде жильца И надо уйти. Еще очень рано: Сероватая мгла и рассвет в сентябре. И как будто иду, и мне вовсе не странно, Что длинный гроб стоит во дворе. Трем женщинам в черном даю дорогу: Они направляются прямо в дом, В старомодных накидках, и шляпы их рогом Торчат и притянуты туго платком. Но я знаю одно– уйти мне надо, И здесь я уже не жилец. И, – конечно, – мой дом кирпичный и с садом, А этот – дешевый и старый вконец, И номер не тот, и улица тоже Чужая совсем: названье не то. Мне тут нечего делать. Прохожий, Не заметив, задел меня краем пальто. У вокзала мальчишка досасывал персик, И листву метельщик высокий сметал. «Что за город? Всё тот же: Трентон, Нью-Джерси…» И голос его скрипел, как металл. У него глаза как дыры смотрели, Но я всё же спросил про число и про час. «А всё то же, как было: восьмое апреля…» – «Но сейчас ведь сентябрь!» – «То для них, не для вас…» Я бежал – или плыл? – и догадка брезжить Понемногу стала во мне. Я бежал и старался ступать, как прежде, Но не слышал шагов, как во сне. ПАМЯТЬ Третья книга стихов (Вашингтон, 1965) …А памяти дана власть воскрешать из мертвых… Лонгфелло, «Золотая легенда» … Черный ворон Хугин, скорбной памяти детище, У него на плече. И. Бунин. ТКАНЬ Еще нельзя сказать:«свершилось», Но вот, свершается сейчас. Как неожиданная милость, Приговоренным каждый час. Незримо маятник считает. Но это – кровь стучит в висках… Таят секунды страх и тают, Но это – тает жизнь, и прах Ложится серой пеленою. Но это – сумерки. О, да! Окончен день тобой и мною, В клепсидре истекла вода Холодный лик стоит в зените, И жизни ткань сквозит, редка: Все ощутимей рвутся нити, И выпускает их рука БЕЗВРЕМЕННЫЙ ЦВЕТ По альпийским лугам в октябре расцветает Розоватым тюльпаном безвременный цвет. Снег пойдет, нападет, полежит и растает, А цветку ничего. Он туманом одет. До зимы остается цветок ядовитый. Он белеет в увядшей траве до конца. Так вот эти стихи: ты ведь слышишь, как слиты В них прощанье и нежность с шагами Гонца. ПАРСИФАЛЬ Видишь – возник Гибельный клен, Раненый в бок Солнечным копьем. И. Елагин …Золотой иконостас заката… И. Бунин Осень – бурная дева Кундри – На голос воет в лесу, Рвет в исступленьи рыжие кудри: Ей ли слова понесу?.. Вот я пришел под хвойные своды. Вижу осеннюю даль. Инок и рыцарь, работник Господень, Кроток и прост. – Парсифаль. Низкое солнце сияньем прощальным Таинство света льет, Чашей златою, святым Граалем, В чьих-то руках плывет. Но пред пламенным иконостасом, Видишь, – и он обречен. Трепещущий Амфортасом, Истекающий кровью клен. ПАМЯТЬ 1 Во сне я вижу улицу пустую В каком-то захолустном городке, И странно мне, что вдруг я так тоскую: В свой прежний дом попал накоротке Домишки, огороды и заборы, И ни души, и мертвый желтый свет. Всё тот же сон, и всё стоит пред взором, Как найденный на чердаке макет. Я опускаюсь в глубь тогда, как рыба. Я забываю там, что я – привычный я. И вот, сквозит полупрозрачно глыба Незнающе-дневного бытия: 2 Домишки, огороды и заборы. Сипит звонок в убогой мелочной. Мальчишки возятся в канавах с сором. Так днем. Но жуток час ночной: Фонарный свет здесь темен и тревожен, И сторожит свою добычу тьма. Здесь редкой тенью промелькнет прохожий, И слепы мертвые дома. |
