ОГОНЬ Ивану Елагину Был мир как обшлаг брандмейстера: Красное с золотом пополам На фоне кромешной тьмы, Склеенный лавовым клейстером Из огненных орифламм. А мы На совсем минеральной ступени Предавались космической лени. Даже ангелы были растенья. Но, архангелом мучим, Орал минерал И карабкался к огненным кручам. Это – первый эон. А в хвосте – еще шестеро. Был мир как мечта брандмейстера. Всё пошло хорошо: наслоялись грузно периоды; Поглядишь: тилозавра выудит Из морей какой-нибудь бронтозавр. А не то – с гиппогрифом выедет Неподкованный ражий кентавр. Но потом появился некий, Имеющий узкий лоб. Расплодился в щелях, как клоп, – Съедобный, – от смерти отнекивался И портил хороший космос: Сначала в горилловых космах, Потом – без штанов, но в тогах, Потом – в штанах, но без тог. Таща себе на подмогу Всё, что зацапать мог. И вот, без особого плана, Уверяя, что сам с усам, Трефовою мастью аэропланов Козыряет по небесам. Но, с мудростью агнца и кротостью змия, Не видит, что всё это – зря, Тонкой и пламенной стихии, Из которой создан, не зря. – Оттого, что текут эоны, Для нас неслышно звеня, И, как было во время оно, Притекут пред Лице Огня. * * * Марине Красенской Вечерами, ночами, в затишьи, И в молчаньи, – когда я один. Утомленной душою я слышу Отдаленный призыв из глубин. Это тот, кто не ведает смерти. Отряхает рожденья покров И в душе потревоженной чертит Отраженья несознанных слов. И в предчувствии вечной свободы От земной и бескрылой души Слышу: бурные, мощные воды Из глубин набегают в тиши. * * * Далеко, в глубине – «погибаю…» Нагибаюсь я слышу – во мне. Но завесами – мгла голубая, И не видно мне – кто в глубине. «Срок приходит, и времени мало… Торопись: надвигается ночь…» Но не знаю я – кто там в провалах, И не в силах я, слабый, помочь. Только чувствую: близкий и нужный. Только знаю, что скоро замрет. И опять из туманов жемчужных Обреченный на гибель зовет. – Кто ты, голос настойчивый? Где ты? – Кто ты, житель моей темноты? Только эхо. Ни звука ответа. Только эхо, придушенно: «Ты». К ПОРТРЕТУ БЛОКА Но зловещий восходит угар К небесам. К высоте. К чистоте. А. Блок Серафиму дано было бремя: Искуситься в земном житии, Позабыть на короткое время Белоперые крылья свои. Но телесные путы опасны: Душной кровью туманится дух, И над плотью, желанной и страстной, Снег колеблет свой синий воздух. Он такой же – взгляни – на портрете: Светел лоб и греховны уста. Мы читаем: боренье в поэте, Плоть-угар и душа-чистота. А стихи, – позабытые крылья, – Не умеют набрать высоты. И ты видишь: напрасны усилья Воспарить от земной маяты. ЧАЙКОВСКИЙ 1 Белая царевна в саркофаге, Черная и спящая душа. Добрые и солнечные маги К ним пока на помощь не спешат. В бархатных распластанных воскрыльях, Траурная бабочка души, Вздрагивай в томительных усильях, Но проснуться лучше не спеши: Падают сиреневые хлопья Театральной борной кислоты. Злая отравительница опий Смешивает с синью темноты. Холодно в синеющих просторах Музыки, мятели и зимы. Бейся на настойчивых повторах, Бабочках таинственная тьмы! – Память навсегда запечатлела: Спящую царевну на снегу, Балерины бьющееся тело И тоску движенья: «не могу». 2 В ненастоящем времени, не тут, Растут несуществующие рощи. Там нам подобные живут. Они стремительней и проще. Сойдутся девы в хороводный круг И горестно, в смятении великом, Мольбы с заламываньем рук Возносят Каменному Лику. Но имя лику – Рок. И он горой Вздымается над мерным плачем тристе. И непокорен лишь герой, Нагой и в мускулах бугристых. Он пальцами впивается в гранит, Ломает ногти, напрягает спину: Повержен идол, и гудит Внизу падения лавина. По лаврам розами горит венок: Он в лоб герою тернии вонзает. И это снова – новый рок. Но этого герой не знает. |
