2 Из всех романов нам известно, Что в них всего важней любовь. И от любви на полках тесно, И всё ж по старой теме вновь… О ты, источник виршей длинных, О ты, романов книжных ось! Тебя мне отроком невинным, Любовь, изведать привелось! Нет мест опасней Аризоны: Тому порукою Майн-Рид. Но в том повинны не бизоны И не индейцев мрачный вид. Для нас в двенадцать лет опасно: Ее похитил Джим-злодей; Она – Жанетт; она – прекрасна; А спас – отважный Мак-Ферлей. И это было самым лучшим, Увы, из бывшего потом. И вот, стучусь, как сын заблудший, Я в детство, точно в отчий дом. 3 Никогда так не было зелено На дворе весной от травы, И над серым забором расстелено Столько пламенной синевы. Тоже сумерки помню осенние, А в канаве рыжела вода, – И блаженное оцепенение Оттого, что светит звезда. Вы, конечно, сами припомните: Если с дачи вернуться домой, То совсем по-особому в комнате Пахло после ремонта сосной. И такое простое, обычное Было ярким, как сон наяву. Это было как чудо привычное: Я всё вижу, всё слышу – живу. 4 Теперь не то: скользит по глазу, По уху и по коже мир, Но не проходит внутрь. Теперь ни разу Не осеняет этот мир, С которым ощущал я краски И звуки голою душой: Как будто на лице повязка С тех пор, как вырос я большой… …Я думаю, что я решил задачу: Я отыскал самонужнейшее, Существенное, важное для жизни – И пусть не для других. А только для себя, поэта: Жить, чувствовать, что ты живешь, Не отвлекаясь посторонним: Жизнью. 1940 ИСКУПЛЕНИЕ ШУМ ВОД МНОГИХ В эту душную ночь умирали От бездождья цветы на лугах. Колыхал распростертые дали, Полыхая зарницами, Страх. Из людей я один был на страже. Не окованный мертвенным сном. Было слышно: молчание вяжет Паутиною липкою дом. Мне открылось: отчаянья тени Черным дымом но мраке углов Мне мешают сойти по ступеням И расслышать приглушенный зов. Точно кровь, истекали минуты. В темноте задыхалась земля, Я откинул отчаянья путы, Я решился и вышел в поля. На полях, неживых и бесплодных, Замирая, к земле я прильнул: Мне ответил глубинный и водный, Вдалеке нарастающий гул. ТРИПТИХ Вечер Закат был кровь. Закат был пламя. И ветер леденил, как смерть. Как купол в подожженном храме, Была пылающая твердь. Но неизбежное свершалось: Закат покорно истекал. И обреченная усталость Гасила тлеющий раскал. И засинели облака, Ложась тенями убиенных. И тьмы тяжелая рука Сдвигала давящие стены. Ночь Мы, точно травы при дороге, Бессильно полегли во прах. Но только б жить!.. И нас, убогих, Повел вперед звериный страх. Чернела ночь. Ни зги. Ни крова. Мы ощупью во тьме брели: Рабы, влачившие оковы В пыли истоптанной земли. Неправый судия судил И веселился о мученьях. А если петел нам гласил, – То знаменуя отреченья. Рассвет Еще не свет, но призрак света Сереет по полям пустым. И ветер ночи без ответа Взывая, шевелит кусты. И тишина для спящих духом Еще, как ночью, глубока. Но слушай обостренным слухом, Как на коленях облака, Привстав по краю небосвода, Друг другу тихо говорят: «Молите Бога – да сгорят Достойные в огне восхода…» ИСКУПЛЕНИЕ Вечером звонили ко всенощной. Пели колокола хвалу. Попик старенький, немощный Служить побрел по селу. Сторож шептал озабоченно: «Панихидку, отец Игнат, Отслужить вас просили оченно Каких-то двое солдат. Струсил я виду военного: Надругаться пришли. Да ничуть: Николая, раба убиенного, Заказали они помянуть…» Были ризы темно-лиловые. Полз тихонько шепот старух. Да от ладана шел елового Горьковатый смолистый дух. Стояли в церкви заброшенной Каких-то двое солдат, Попик голодный, взъерошенный Кадил возле царских врат. А когда он прибрал Евангелье И престол пеленой покрыл, Темный купол два Божьих ангела Осветили взмахами крыл. |
