1933 Три решетки Черным кружевом врезана в пепел Серых дней и белесых ночей Та решетка – великолепье Похорон или палачей. И другая гранит свой покатый Приструнила, нарядней стократ Где ущербным мрамором статуй Населен поредевший сад… Смят железной когортой столетья Пышный век тот, раскатанный в лоск. Воронихин, Фельтен и третий… Тает камень, как тает воск. И, за шкуру свою беспокоясь, — О, защитный растреллиев цвет! — Отдал Зимний свой царственный пояс Парку лучших советских лет. Так росли мы сквозь годы глухие, Тень осины в квадратах тюрьмы: Город – гордость любой России — По решеткам запомним мы. 1933 Смольный: I Утро. Ветер. Воздух вольный. Колесован снег и след. Вырисовывает Смольный Свой китайский силуэт. Словно поднятые пальцы — Боковые купола… Время, выведшее, сжалься Над ладонью из стекла. Первой льдиной, легче дыма, Рассыпается собор: В горнах дней неуловимо Тает выспренный фарфор. Неужели, неужели Мы навек осуждены, Вместе с замыслом Растрелли, У Китайской лечь стены?.. … Из-под палок Николая Госпиталь кровавый встал, И Кропоткин, убегая — Азиатчины бежал. 1933 Когда на выспренные стены Когда на выспренные стены Прозрачная спадает тишь, — Ты – снова ты, мой город тленный, И раковиной ты шумишь. Дрожат твои пустые створки — Надломленный веками щит… Пускай витийствующий Горький О братстве вычурно кричит: Мы не приветим, не приемлем, Своими мы не ощутим Ни их размеренные земли — В веках мертворожденный Рим, — Ни сон, который смутно снится Слепцам на скифском берегу, Где Русь – высокая волчица — Легла. И стынет на снегу. 1929, 1930 III Лепным прибоем, пеной в просинь Лепным прибоем, пеной в просинь На площадь вылетел дворец — И дивной арки Карло России Над нами тяжкий был венец. Под ветром выстывало тело. Нет, не по-прежнему, не так… И мостик Певческой Капеллы Двойной и гулкий принял шаг. … А по ночам, лицом в подушку, Мой друг, мне можно вспоминать: Здесь Блок бродил, здесь умер Пушкин, Здесь мы не встретимся опять. 1932
Еще не выбелен весной Еще не выбелен весной Наш вечер. Льды не тонут. Здесь всё воспето было мной. И только Петр – не тронут. Меня учила с детства мать. Тому назад, когда-то. В молчаньи подолгу стоять Под аркою Сената. Да, здесь, где был, сквозь лед, огонь И воду – век распорот, Поставлен миру на ладонь Наш неизбывный город… 1932 Отдай обратно мне мои слова Отдай обратно мне мои слова. Зачем Тебе высокий строй и нежность? — Для нас двоих была тогда Нева Такой большой, прославленной и снежной. Со мною дни нещадно сводят счет. Всё тяжелей в висках биенье крови. Как дивно мне, что так очерчен рот И так легки мальчишеские брови. Когда-нибудь, измучившись сперва, Когда в борьбе Твои ослабнут силы, Я с губ Твоих сниму все те слова, Которых я Тебе не говорила. 1932 Какое солнце встало, озарив Какое солнце встало, озарив Твой город, теплый, словно стенки горна: Кроваво-красным кажется мне шрифт В разлете книг, хотя он – просто черный. Смотри, чтоб то, что начато Невой, Не обернулось Зимнею Канавкой. Мне лучше быть не женщиной живой, А так, двухцветной книжною заставкой: Чтоб покрывался пылью легкий дом, Не стали дни ни лучше, ни тревожней, Чтоб наугад, когда-нибудь, потом, Меня открыл рассеянный художник — И удивился тихо, про себя, Что верен штрих и линия не смыта, Что, вчерчена, стою навеки я В больших квадратах невского гранита. 1932 На берега Твоей Невы На берега Твоей Невы Ложится снег, сухой и белый, И дрогнут каменные львы. Слегка распластывая тело. И сердце, в легкую игру Входя, как пар летит на иней, Как львиный камень на ветру Оно, распластанное, стынет. 1933 |
