Однако Чарльз Притчет и местная пресса, не посоветовавшись со мной, решили, что все должно произойти именно сегодня. И не важно, что ни я, ни мой сын совершенно не подготовились к такому повороту событий.

Остановка школьного автобуса находится через квартал от нашего дома. Обычно я строго наказываю Хейдену идти после школы прямо домой, запереть дверь и дожидаться моего возвращения с работы. Правда, в последнее время он пропадает у Макферсонов, но сегодня я остановила машину у обочины, твердо решив дождаться, когда сын выйдет из школьного автобуса. После разговора, случайно услышанного в туалете, я сказала, что ухожу и сегодня на работу не вернусь. Джим недвусмысленно намекнул, что не желает меня видеть в офисе по крайней мере в течение недели и дал мне номера своего домашнего и сотового телефонов на случай, если захочется излить кому-нибудь душу.

Ярко-желтая окраска автобуса не могла скрыть, что совсем недавно он служил транспортным средством для Бюро исправительных учреждений штата Северная Каролина. В прошлом году школьное начальство купило у штата целый парк таких машин по бросовым ценам. Это безобразное тупоносое средство передвижения ничем не напоминало автобусы, на которых я в детстве ездила в школу в штате Орегон. Никто не удосужился снять с окон решетки, вероятно, полагая, что так безопаснее для детей, если вдруг случится авария. Такой откровенный рационализм наводит людей на тревожные мысли – уж слишком очевидна ассоциация с тюремной камерой.

Пневматические двери со свистом открылись, и из автобуса вышли семь или восемь детей с огромными, не по росту, рюкзаками за спиной. Две девочки пробежали по тротуару мимо машины, оживленно обсуждая на ходу, что именно сделал Кевин на третьем уроке. Потом из автобуса вышел еще один мальчик лет восьми. Он разговаривал с кем-то по сотовому телефону. Хейден все не появлялся, и я вдруг почувствовала, как к горлу подкатывает комок. Сын вышел последним, спустился по ступенькам, раскачиваясь из стороны в сторону. Вид у него был пришибленный, и казалось, ему стоит большого труда держаться прямо. С болью в сердце я смотрела на маленькую одинокую фигурку. Все стало понятно еще до того, как Хейден поднял голову и я увидела его лицо со следами слез на пухлых щеках. Водитель автобуса некоторое время пристально изучал Хейдена, а потом наконец заметил у обочины мою машину. Я открыла переднюю дверцу и окликнула сына. Водитель не сводил с меня взгляда даже когда двери автобуса закрылись.

– Эй, как дела, дружок? – обратилась я к Хейдену, когда он уселся рядом со мной и стал обеими руками закрывать дверцу.

Я попросила сына застегнуть ремень, что он и сделал – машинально, словно робот. Навернувшиеся на глаза слезы вдруг высохли сами собой. Нужно собрать волю в кулак, быть сильной, ведь сын нуждается во мне больше, чем когда бы то ни было, и ему сейчас гораздо тяжелее, чем мне. Если я сейчас не выдержу и сорвусь, нам никто не поможет, не говоря у. ж о том, что полученная Хейденом травма может иметь непредсказуемые последствия.

Повернувшись на сиденье, сын смерил меня холодным взглядом бездонных глаз, темных, как обсидиан. Господи, этот взгляд знаком мне до боли! Зябко поежившись, я судорожно сглотнула слюну и вымученно улыбнулась. Мы поехали домой. Когда дверь гаража стала закрываться у нас за спиной, я повернулась, чтобы взять Хейдена за руку, но он уже шел к дому, держа в руке свой ключ. Прежде чем я успела забрать с заднего сиденья ноутбук, сын прошел через калитку, поднялся по лестнице и скрылся из вида.

Я нашла Хейдена в спальне. Он лежал на неразобранной кровати, уткнувшись лицом в подушку, и горько плакал. Шторы на окнах были задернуты, и комнату освещала только экранная заставка на компьютере в виде мерцающего мягким синим светом геометрического рисунка.

– Послушай, малыш, – начала я, присаживаясь на край кровати и гладя сына по голове.

– Так, значит, это правда?! – выкрикнул Хейден, не отнимая подушки от лица. – Отец жив, и он никакой не грабитель. Неужели все, что болтают про папу в школе, – правда?!

Пути к отступлению не было.

– Да, – выдохнула я.

Он повернулся ко мне лицом, которое вдруг стало совсем взрослым. Такие внезапные метаморфозы всегда приводят родителей в замешательство, но с Хейденом дело обстояло гораздо хуже, потому что у него было лицо повзрослевшего раньше времени человека, которого предали самые близкие люди. И я вдруг подумала, что в подобной ситуации на лицах взрослых появляется беззащитное выражение, как у маленьких детей. Приходилось из последних сил сдерживать горячие слезы, готовые хлынуть из глаз, а взгляд сына стал неумолимо безжалостным.

– Ты сказала, что папа умер. Как можно так врать? – выдавил наконец Хейден. – Сама говорила, что врать нельзя.

– Прости меня, милый. – Я крепко прижала к себе сына, и на сей раз он не сопротивлялся, но его руки бессильно повисли, словно плети. Господи, когда же перестанут рвать на части мое сердце?! Неужели, даже сидя за решеткой, Рэнди не оставит нас в покое? – Я не знала, как тебе сказать.

– Значит, папа убивал людей просто так, ни за что? – Хейден резко оттолкнул меня. – Без всяких причин?

– Для этого не надо никаких причин, – торопливо начала я. – Послушай, Хейден, то, что я скажу, очень важно. Твой отец – тяжелобольной человек. Помнишь, как ты болел ветрянкой в детском саду? Тебе ведь было очень плохо.

Сын с серьезным видом кивнул головой.

– А у твоего папы другая болезнь. У него больной рассудок. Когда мы с ним познакомились, я этого не поняла, потому что он притворялся здоровым. Людям с психическими заболеваниями и душевными расстройствами легче скрыть свой недуг от окружающих. Ведь у них на теле нет ни ран, ни болячек. Твой папа притворился, что ничем не отличается от нормальных людей, но это не так. Прошло несколько лет, прежде чем я узнала правду, но к тому времени у меня уже родился ты, и я не могла исправить то, что натворил твой отец. Но как только я поняла, в чем дело, то сразу позвонила в полицию, чтобы он больше никого не смог убить.

В голове эхом отзывался беспомощный лепет, когда я оправдывалась перед Чарльзом Притчетом. Нет, я не виновата. Я жила бок о бок с сумасшедшим, но откуда мне было знать, что он такое чудовище?! Разве можно от меня этого требовать?! Нет, это слишком…

Сейчас я говорю с сыном и вдруг начинаю понимать, что в этот страшный момент есть только один выход – рассказать ему всю правду.

– Я его боялась, сынок. Мне было страшно, что если я задумаюсь о болезни твоего папы и о том, что он сотворил с теми несчастными людьми, то потеряю тебя и все, что удалось создать с таким трудом… А потом, когда ты стал спрашивать об отце, я боялась, что он сможет причинить тебе зло, если у него появится такая возможность, ведь он очень болен. Вот я и решила, что для всех лучше считать его мертвым.

Хейден отодвинулся – на его лице застыло выражение обманутого доверия, – но плакать перестал. Мальчик внимательно слушал, стараясь уяснить для себя абстрактные понятия «душевного расстройства» и «личной ответственности». Не часто приходится вести беседы на подобные темы с семилетним ребенком. Вдруг до меня дошло, что сын впервые поймал меня на лжи и уже никогда не сможет смотреть на свою мать прежними глазами. Я хорошо помню, как сама в первый раз обнаружила обман родителей. От этого воспоминания губы предательски задрожали, но я, сделав глубокий вздох, взяла себя в руки и продолжила объяснение с сыном.

– Послушай, дорогой, помнишь, как в прошлом году, когда ты учился в первом классе, какой-то противный мальчишка украл твой бейсбольный мяч? Когда учительница стала спрашивать, кто это сделал, он не признался, но она в конце концов нашла мяч у мальчишки в рюкзаке.

– Его звали Брайан Картер. – Сынишка смотрел не по-детски серьезным испытующим взглядом, словно желая убедиться, что мои слова можно подтвердить достоверными фактами.

– Правильно, Брайан. Ты помнишь, как я сказала, что воровать – это плохо, но еще хуже – не признаться в этом? Ведь если бы Брайан признал вину, учительница, возможно, и не стала бы его наказывать.