— Как узнал?

— Сначала эти шестеро на «монтеро» рванули туда. Оттуда их завернули к гостинице. Помощь нужна?

— Обойдемся. До связи.

— Это не Краб, — сказал Муха. — Перекрыты подъезды к посольству. Два взвода. Твою мать. Что это значит, Пастух?

— Понятия не имею.

Это значило только одно: моя предварительная оценка ситуации была в корне неправильной. Охота шла не за бабками Томаса. Из-за них не подняли бы по тревоге спецподразделение «Эст».

Но долго думать об этом времени не было.

— Подъедем с центрального входа, — решил я. — Толпа. Полицейские. Не рискнут. Прикроем с боков. Буди этого подарка.

После нескольких безуспешных попыток растрясти Томаса Муха потерял терпение и влепил ему оплеуху. Это подействовало. Томас встрепенулся и удивленно спросил:

— Ты зачем меня ударил?

— Тебе приснилось. Не задавай лишних вопросов, — приказал Муха. — Застегни плащ. Подними воротник. Сейчас мы подъедем к гостинице и выйдем. Постарайся не шататься.

— Я никогда не шатаюсь! — заявил Томас.

— Вот и проверим.

Появление невзрачного белого пикапчика на стоянке перед гостиницей не произвело на толпу никакого впечатления. Мы немного посидели в машине, поджидая удобный момент для высадки и последующего броска к подъезду.

Отсюда можно было разглядеть не только сами плакаты, но и надписи на них.

Над толпой, в которой мелькали скинхеды, надписи были на русском языке: «Русские оккупанты, убирайтесь в Россию!», «Нюрнберг для коммунистов!», «Эстония для эстонцев!» и разные вариации на эти темы.

У противостоящей стороны плакаты были на эстонском, кроме испанского «No passaran!» и русского «Да здравствует СССР!».

Таким образом, вероятно, достигалось взаимопонимание.

В первых рядах противников фашизма стояли крепкие тетки, закаленные в митинговой борьбе, каких можно увидеть на всех коммунистических сборищах в Москве. Своими мощными телами они прикрывали довольно хилых мужичков среднего возраста и бодрых пенсионеров.

Толпа их идеологических противников была моложе и разносортнее. Пожилых женщин вообще не было. Скинхеды скандировали «Зиг хайль» и что-то еще, вскидывая руки в фашистском приветствии.

Тут же тусовалась аполитичная молодежь, которая пришла сюда поприкалываться.

Тщательный визуальный осмотр в четыре глаза, который мы с Мухой предприняли, не выявил ни в той, ни в другой группировке ни явных профи из силовых подразделений, ни уголовного вида качков. Но это ничего не значило. В такой толпе затеряться нетрудно.

Удобный момент для броска возник, когда полицейские сплавили на стоянку очередной «мерседес». Из него вышли два господина в черных фрачных пальто и две дамы в норковых накидках и длинных вечерних платьях. Они не-одобрительно осмотрели пикетчиков и прошествовали к подъезду, где величественный, как адмирал, швейцар уже распахнул перед ними тяжелую дверь.

Мы выпихнули Томаса из машины и пристроились за ними, прикрывая Томаса с флангов. Самое поразительное, что он действительно не шатался, ступал твердо и даже торжественно, как некогда, возможно, его мифический предок штандартенфюрер СС Альфонс Ребане обходил парадный строй своей дивизии.

До спасительной двери оставалось не больше десяти метров, когда Томас неожиданно остановился перед теткой с плакатом «No passaran!»

— Мадам, это неправильный лозунг! — галантно обратился он к ней.

— Почему это неправильный, почему это неправильный? — ощетинилась она. — Фашизм не пройдет!

— Да, но в Испании он прошел, — разъяснил Томас, отстраняя Муху, подпихивающего его к подъезду. — Испанские коммунисты потерпели поражение. Это исторический факт.

— А у нас не пройдет! — отрезала тетка и вдруг завопила: — Это он! Он! Фашистское отродье! Но пассаран!!!

И с этим неправильным лозунгом обрушила на голову Томаса свою снегоуборочную лопату.

Смешались в кучу кони, люди.

Соединившаяся в критическую массу толпа смела полицейских и фрачных господ с их дамами, замелькали лопаты, зонты, восторженно заорала и засвистела прикольная молодежь, светлая голова Томаса исчезла под грудой тел.

Мы с Мухой врезались в эту живую массу, как шахтеры-стахановцы в угольный пласт, вырубая и расшвыривая всех, кто оказывался на пути, без разбора их политической ориентации.

Боковым зрением я успел заметить, как на площадку перед гостиницей влетел черный «мицубиси-монтеро», из него высыпали шестеро и остановились в растерянности. Но наблюдать за ними было некогда.

Добравшись до Томаса, мы подхватили его за руки и поволокли к входу в гостиницу, прикрывая своими спинами, вышибли адмирала из двери, рассекли толпу любопытных в холле и прорвались к лифту.

И лишь в номере, швырнув это пьяное фашистское отродье на диван в гостиной, обнаружили, что в руках у него ничего нет.

Серый кейс исчез.

И что же все это значит?

За кем или за чем шла охота?

Вопрос «за кем?» отпадал. Если бы целью были мы или Томас, все произошло бы в тот момент, когда мы выходили из служебного хода гостиницы. Лучшего места для засады трудно придумать, а белый «линкольн» среди мусорных контейнеров прямо-таки вопил о том, что рано или поздно мы возле него появимся.

Целью охоты не могли быть и бабки Томаса. Шестеро на «мицубиси-монтеро» не проявляли никакой активности до тех пор, пока не обнаружили, что Томас слишком уж долго задерживается в своей студии. Вот тут-то и была объявлена тревога.

Тоже отпадает. Что же остается? Только одно: купчие.

Всегда полезно поставить себя на место противника и попытаться понять логику его действий.

Как бы я поступил, если бы моей задачей было изъять эти купчие, провонявшие санпропускниками и теплушками уходящего века? Устроил бы засаду во дворе Мюйра. Это если бы я не знал, кто такой Мюйр. Но я знал. И знал, что от этого старого паука можно ожидать любой подлянки. Он мог назначить встречу с Томасом не дома, а в каком-нибудь другом месте. Это место могло быть заранее оговорено. Когда? Не в кабинете. Там об этом разговора не было. Вот когда: во время прогулки Мюйра по Тоомпарку со скромным молодым человеком по фамилии Пастухов.

Я понял, что рассуждаю так, как может рассуждать только один человек — Юрген Янсен.

Он знал, о чем Мюйр говорил с Томасом в кабинете. Он знал, о чем Томас говорил с Крабом, — из прослушки и из рассказа самого Краба. Он не знал только одного: о чем Мюйр говорил со мной в Тоомпарке.

Что же он после этого делает? Он едет к Мюйру и разговаривает с ним, как сообщил Артист, эмоционально. Разговор, вероятно, был тяжелым. Отпечаток его лежал на всем облике старого паука. Янсен не добился того, чего хотел. А если верить Мюйру, он хотел выкупить у него купчие. И тогда возле гостиницы появляется черный «мицубиси-монтеро».

И все становится на свои места.

Я не могу посылать этих шестерых на «монтеро» к дому Мюйра, а должен пустить их по следу «линкольна». И лишь когда я понимаю, что Томас меня обставил, появляются «паджеро» во дворе Мюйра и два взвода на подъездах к российскому посольству. Чтобы эти купчие не оказались там, откуда их не выцарапаешь никаким способом. А шестеро профи на «монтеро» устраивают засаду на заднем дворе гостиницы. И если бы не предупреждение Боцмана, туда бы мы и подъехали.

Значит, все-таки купчие.

А вот тут-то и начиналось самое непонятное.

Если верить предположениям Мюйра, наследство эсэсовца могло стоить до тридцати до ста миллионов долларов. Бабки очень серьезные, но все-таки, на мой взгляд, не настолько серьезные, чтобы рассматривать их как главный мотив в действиях Янсена. Чтобы прибрать их к рукам, вовсе не нужно было выстраивать такую сложную схему с фильмом «Битва на Векше» и с торжественным перезахоронением останков Альфонса Ребане. И уж вовсе не вязалось это с активностью эстонской агентуры в расположении 76-й Псковской воздушно-десантной дивизии и с просчитанным аналитиками УПСМ социальным взрывом во второй половине марта.