У дверей кабинета его остановил вопрос Риты:

— Господин Мюйр, зачем вам пятьдесят миллионов долларов? Вы собираетесь жить вечно?

Мюйр остановился и с интересом взглянул на нее.

— Вы задали забавный вопрос, госпожа Лоо. Очень забавный. Зачем мне пятьдесят миллионов долларов? Право, не знаю.

Он немного подумал, затем пригладил кончиком мизинца усы и ответил:

— Впрочем, нет. Знаю. Это меня развлечет.

С тем и вышел, унося с собой всю мерзость уходящего века, из которого, как из змеиной кожи, уже выползал новый век, двадцать первый от Рождества Христова.

Но и век двадцатый был еще жив, еще смердел.

— Рита Лоо, свяжитесь с приемной господина Анвельта, президента компании «Foodline-Balt», — распорядился Томас. — Передайте Крабу, что господин Ребане желает видеть его у себя через час. И пусть не опаздывает, бляха-муха!

Президент компании «Foodline-Balt» Стас Анвельт, которого его сотрудники за глаза, а чаще даже только про себя называли Крабом, слушал отчет начальника юридического отдела, когда в его кабинет вошла секретарша и на своем аристократичном эстонском сообщила, что позвонила пресс-секретарь господина Ребане и распорядилась передать господину Анвельту, что господин Ребане желает видеть господина Анвельта у себя в номере гостиницы «Виру» через час и хочет, чтобы господин Анвельт прибыл без опоздания.

Анвельт даже не сразу понял, о чем речь.

— Кто позвонил? — переспросил он.

— Пресс-секретарь господина Томаса Ребане госпожа Рита Лоо.

— И что? О чем она распорядилась?

— О том, что господин Ребане желает видеть господина Анвельта...

— Так и сказала? — перебил Анвельт. — «Желает видеть»?

— Не совсем. Я передаю смысл.

— А как она сказала?

— Я не уверена, что мне следует это повторять.

— А я уверен!

— Она сказала: «Передайте своему Крабу, что господин Ребане...»

— Хватит, — прервал Анвельт. — Я понял. Передайте этой сучонке, чтобы она передала своему Фитилю, что господин Анвельт...

— Будет у него точно в назначенное время, — закончила его фразу Роза Марковна. — Спасибо, деточка. Идите работайте.

Секретарша вышла. Анвельт с недоумением уставился на Розу Марковну.

— Я хотел сказать не это!

— "Это" вы скажете ему при встрече. Но на вашем месте я бы сначала послушала, что скажет он. Это может быть важным.

— Важным?! — переспросил Анвельт. — То, что скажет Фитиль? Он может сказать мне что-то важное?! Он — мне?!

— Мы поговорим об этом потом, — прервала его Роза Марковна. — Продолжайте, — кивнула она юристу.

Совещание продолжилось. Стас Анвельт закурил «гавану», утопил короткое тяжелое тело в мягком офисном кресле с высокой спинкой, спрятался в нем, как краб в нору, поглядывал оттуда остро, злобно своими маленькими крабьими глазками. Он почти не слушал. Он думал.

Совещания, которые в конце каждого месяца президент компании «Foodline-Balt» проводил со своими ведущими специалистами, правильнее было назвать собеседованиями. Сам он называл это «подбивать бабки». Собственно, все бабки были к этому дню уже подбиты, все отчеты составлены — и официальные, для налоговиков, и неофициальные, для себя. Совещания преследовали другую цель. Они были не коллективные. Главные менеджеры, экономисты и юристы входили в кабинет президента по одному, отчитывались о своей работе за минувший месяц и излагали планы на будущее. Анвельт молча слушал, изредка задавал уточняющие вопросы, и порой создавалось впечатление, что целью его было не выслушать человека, а пристально его рассмотреть, просветить, как рентгеном. Понять.

Да так оно, пожалуй, и было.

Третьим участником этих собеседований всегда была Роза Марковна Штейн. В штатном расписании компании она значилась главным менеджером по кадрам, но все знали, что Анвельт без ее одобрения не принимает ни одного важного решения. В ход совещаний она никогда не вмешивалась, сидела в стороне — седая, грузная, в неизменной черной хламиде до пят, с выражением холодности на патрицианском лице — курила коричневые сигареты «More» и время от времени делала какие-то пометки в узком черном блокноте. Когда собеседования заканчивались, она еще некоторое время оставалась в кабинете Анвельта, потом уходила, а он вызывал секретаршу и диктовал приказ.

«Подбивание бабок» завершалось совещанием Анвельта с начальником охраны Лембитом Сымером, необщительным эстонцем с холодными рыбьими глазами, бывшим офицером полиции. Никто не знал, о чем они говорят, но через некоторое время выяснялось, что строптивый партнер пошел на уступки, а возникший конкурент вдруг утратил интерес к оптовой торговле продуктами.

На следующее утро приказ вывешивали на доске объявлений в холле. Из него сотрудники узнавали, что кому-то повышен оклад, кому-то срезан, а кто-то уволен. Без объяснения причин. Не за ошибки, за ошибки Анвельт вздрючивал в рабочем порядке и в выражениях не стеснялся. Главная причина всегда была в другом: человек исчерпал свой ресурс, стал ненужным. И все в компании знали, что окончательный вердикт выносит эта пожилая дама, а Стас Анвельт только утверждает его своей старательной подписью, украшенной завитушками таким образом, что первая буква напоминала $.

Президент компании «Foodline-Balt» пользовался людьми, как вещами. У каждой вещи есть своя цена. И у каждой вещи есть свое назначение. Как и у каждого человека. За вещи платишь, они тебе служат. Когда вещь становится ненужной, ее заменяют другой, нужной. Для кого-то и он сам был вещью. И считал, что это нормально, правильно. Разница между ним и его подчиненными была в том, что он был нужной вещью. Без которой не обойтись. И следовательно — дорогой вещью. Он верил, что в конце концов придет время, когда он перестанет быть вещью. Потому что купить его не сможет никто. Это и есть главное в человеке — его цена. А все остальное — разговор в пользу бедных.

Но были два человека, которые выпадали из этой простой и понятной системы ценностей. Одним была Роза Марковна. Анвельт перед ней терялся. Она не лезла ни в какие ворота. Она могла прочитать пустяковую заметку в газете и сказать: «Срочно посылайте людей в Ригу, скоро там повалятся цены на все продукты. Пусть заключают долгосрочные контракты». А почему? Потому что московский мэр Лужков намекнул — только намекнул, — что хочет стать президентом России. Он раз десять перечитал эту заметку, но ничего не понял. Но к совету прислушался. И в самом деле, Лужков призвал бойкотировать латвий-ские продукты в знак протеста против дискриминации русскоязычного населения, латыши затоварились, цены рухнули, а когда снова поднялись, у «Foodline-Balt» были уже контракты на поставку масла и сыра из Латвии по половинной цене.

То же было с бельгийской курятиной. Диоксин, диоксин. А оказалось, что никакого диоксина и не было, просто в Евросоюзе, бывшем Общем рынке, произошла маленькая войнушка. Но как могла это прочухать эта старая еврейка? Она объяснила: «Я уже лет тридцать ем на завтрак по два яйца. В них холестерин. А он, как пишут, вреден. И еще я помню передовую в „Правде“, где утверждалось, что самое полезное в картошке — кожура, очистки». И снова Анвельт не понял, какая связь между картофельными очистками и тем, что она ест на завтрак, с ценами на бельгийских кур. Но контрактов назаключал. Чистой прибыли это принесло около шестисот тысяч баксов.

Но дело было даже не в ее умении делать выводы из самых далеких от их бизнеса фактов, а в чем-то совсем другом. Конечно, она была доктором наук и все такое. Но платил-то ей он. И значит, она для него должна быть вещью. Но она не была вещью. Наоборот, это он чувствовал себя перед ней вещью. При этом вещью какой-то обидно дешевой. Ширпотребом. И она даже не считала нужным скрывать, что относится к нему, как к вещи. Но, понимая это, Анвельт даже обидеться на нее не мог. Она существовала где-то в другой плоскости жизни, куда его обиды не достигали.

Вторым человеком, вызывавшим у него сомнения в верности своего представления о людях и их ценности, был, как ни странно, Фитиль. Внук национального героя Эстонии Томас Ребане. Задолго до того, как он оказался внуком. В молодости, когда они на пару работали у «Березок», Анвельт по своей цене был под ним. Теперь же он мог купить сто таких Фитилей. И все-таки вещью Фитиль не был. Он жил так, словно сам мог купить сто Крабов вместе с его миллионным бизнесом, а не покупает потому, что это его не колышет. Колышет же его врезать в веселой компании, забуриться куда-нибудь с телками. А что завтра ему похмелиться не на что будет, об этом даже не думал. Стопарь сам придет на кривых ножках. И ведь всегда приходил, бляха-муха.