— Рита Лоо. Пресс-секретарь господина Ребане, — представилась и она.

— Рита Лоо, Рита Лоо, — пожевал Матти Мюйр, словно вспоминая. Но я почему-то был совершенно уверен, что он только делает вид, что вспоминает. А на самом деле все прекрасно помнит. Он был из тех, кто ничего не забывает. И ничего не прощает. И Риту Лоо он знает, а она знает его. Но оба это скрывают.

— Я знал молодого человека с такой фамилией, — сообщил Мюйр. — Да, знал. Александр Лоо. Журналист. Вы имеете к нему отношение?

— Он был моим мужем, господин Мюйр.

— Вы развелись?

— Он умер, господин Мюйр.

— От чего?

— От чего умирают люди? Вам ли этого не знать. От жизни, господин Мюйр.

— Прискорбно. Весьма прискорбно, — покивал он, но глаза оставались холодными, мертвыми. — Но неотвратимо, увы. Впрочем, почему «увы»? Смерть бывает и избавлением. Не правда ли, Рита Лоо?

У меня снова, как уже не раз за последние дни, появилось ощущение, что я попал в чужую компанию, где свои страсти, понять которые постороннему не дано. И страсти эти такого накала, что в холле словно начало пованивать серой из преисподней.

Мюйр поднял кейс и обернулся ко мне:

— Куда прикажете?

— Прошу. — Я открыл дверь гостиной.

— Знакомый номер, — заметил Мюйр, осматриваясь. — Добрый день, молодые люди, — поздоровался он с Артистом и Мухой. — Тоже охрана?

— Да, — подтвердил я.

— Неплохо, — оценил он. — Такой охраны не было даже у меня. Гостиная. Она стала еще роскошней. Бар. Уместно. Раньше бара не было. Там — кабинет. Там — спальни. А там — музыкальный салон. Когда-то в нем стоял рояль «Бехштейн». А сейчас?

— Стоит и сейчас.

— На нем однажды играл сам Ван Клиберн. Правда, я слушал его, так сказать, по трансляции. Вы понимаете, надеюсь, что я этим хочу сказать?

— Понимаю, — кивнул я.

— Но все равно это было впечатляюще. Да, знаменитый номер. Мы называли его министерским. Он был предназначен для первых лиц: союзные министры, первые секретари обкомов. Пожив в этом номере, многие переставали быть первыми. И даже вторыми. Поразительно, как действовала на людей роскошь. Сейчас, конечно, этим не удивишь никого. Но всего лет двадцать назад... Какие разговоры велись здесь! Какие мысли высказывались! А какие трансляции передавались из спален? Наши операторы дрочили, как сумасшедшие. Сколько молодой эстонской спермы было выброшено на ветер! Совсем впустую. Если бы она пошла в дело, эстонцев было бы сейчас намного больше. Я даже приказал убрать из операторской мужчин, заменить их девушками. И что бы вы думали? Они тоже стали дрочить. Даже самые целомудренные. Ах, молодость, молодость!

До меня не сразу дошел смысл его слов. А когда дошел, я прибалдел. Муха с Артистом тоже. И Рита Лоо. Черные снеговые тучи нависли над ржаным полем, надвинулась зима с ее безысходностью. И тоска, тоска. Смерти бы, смерти. Смертушки.

Мюйр оглядел нас и сделал вид, что спохватился:

— Я сказал что-то не то? Ах да, я сказал «дрочить». Мне следовало сказать «мастурбировать». Прошу извинить. Где же господин Ребане?

Муха повернулся к двери кабинета и гаркнул:

— Фитиль! К тебе! Какая-то старая гнида!

На пороге кабинета появился Томас. Он был в темно-синем, с искрой, костюме, весь причесанный и отглаженный, кроме морды лица.

— Старая гнида? — переспросил он. — Как может так быть? Гнида не может быть старой. Если гнида старая, то это не гнида. Это уже вошка.

— Вошь, — поправил Мюйр. — В русском языке нет слова «вошка». Есть «вошь».

— Вошь, — повторил Томас. — Понимаю. Но вы не правы. В русском языке есть такое слово. «Мандавошка». Вы ко мне? Пожалуйста, заходите.

Мюйр прошествовал в кабинет. Он оставался невозмутимым. Абсолютно невозмутимым. И даже по-прежнему благодушно-доброжелательным. Только вот глаза. Если гнида может быть старой и у нее есть глаза, то такими они и были.

Рита Лоо отбросила назад копну волос и решительно двинулась вслед за Мюйром. Артист придержал ее за плечо, негромко спросил:

— Кто это?

— Самый большой мерзавец в Эстонии.

— Это мы уже поняли. Кто он?

— Генерал-майор КГБ. Бывший. Пятое управление. Говорит вам это что-нибудь?

— Да, — сказал Артист. — Диссиденты.

— Не начинайте разговор без меня, — попросил я Риту и знаком показал Мухе на выход. В черной ванной на полную пустил душ и приказал: — Запоминай. Шестьсот тридцать второй номер. Это этажом выше. Постарайся незаметно. Доктор Рудольф Гамберг. Доком не называй. На всякий случай в номере не говори. В сортире или у лифта.

— Понял, — кивнул Муха.

— Забери то, что он передаст. И скажи: Матти Мюйр. Контакт. Пусть пробьют.

— И Рита Лоо, — подсказал Муха. — Тоже контакт. И еще какой.

— Правильно. Действуй.

Я вернулся в гостиную.

— Что происходит? — спросил Артист.

— Пока не знаю.

— Но происходит?

— Похоже на то.

Я прошел в кабинет.

Разговор, судя по всему, намечался серьезный. Вокруг Томаса Ребане начало что-то происходить. Может быть, как раз то, что имел в виду генерал Голубков.

Как и все в этих апартаментах, предоставленных в распоряжение внука национального героя Эстонии, кабинет был обставлен стильно и одновременно очень солидно. Красивый письменный стол из темного резного дуба с полированной столешницей располагал к вдумчивой умственной деятельности, а кожаный диван и два глубоких кресла вокруг овального журнального столика словно бы приглашали уютно расположиться в них и вести обстоятельные деловые переговоры или за рюмочкой коньяка доверительно высказывать свои самые сокровенные мысли, которые с точки зрения властей всегда считались крамольными.

Что когда-то и делали в этом кабинете первые лица.

Переставая после этого быть первыми.

Почему, интересно, сокровенность всегда крамольна?

Но сейчас, как и во всех гостиничных номерах при смене постояльцев, кабинет был безлик, не одушевлен ни бумагами на столе, ни тем легким беспорядком, которым сопровождается любая живая жизнь.

За столом восседал Томас Ребане, отражаясь в полировке столешницы верхней половиной туловища и оттого похожий на бубнового валета. Рита Лоо устроилась в дальнем углу дивана, дыша духами и туманами, нога на ногу, пальцы сцеплены на колене, червонная дама. Матти Мюйр в своей черной тройке неторопливо прохаживался по ковру от залитого солнцем окна до книжного шкафа, сумрачно зияющего пустыми полками, кончиком мизинца приглаживал щеточку усов, благожелательно щурился. Его кейс лежал на подоконнике, лоснясь дорогой кожей.

Король пик.

А какого достоинства и какой масти я? И какая масть нынче у нас козырная?

— Теперь я могу говорить? — вежливо поинтересовался Мюйр у Риты, когда я вошел в кабинет и погрузился в кресло, всем своим видом показывая, что выколупать меня оттуда можно только с помощью ОМОНа или спецподразделения «Эст».

Она кивнула:

— Разумеется. Сегодня у нас свобода слова.

— Господин Ребане, я пришел к вам для частного разговора. Вы уверены, что при нем должен присутствовать ваш очаровательный пресс-секретарь?

— Я? — переспросил Томас. — Да. Или нет?

— Да, — сказала Рита.

— Да, — повторил он. — А почему?

— Потому что ты мой жених.

— Жених. Помню, ты говорила. Господин Мюйр, да.

— Охрана тоже обязательна?

— Понятие охраны мы понимаем расширительно, — объяснил я. — В наши функции входит охрана не только физического, но и душевного здоровья клиента.

— По-вашему, я могу ему угрожать?

— Ему может угрожать все. Он беззащитен, как одуванчик. Или как овечка в глухом лесу.

— Мне больше нравится одуванчик, — подумав, сообщил Томас.

— Пусть так. Но я считаю своим долгом присутствовать при твоих встречах с людьми, которые могут представлять собой источник угрозы. Вы против, господин Мюйр?

— Нет, — ответил он. — Более того. Если бы вы решили сейчас уйти, я попросил бы вас остаться. Против вашего присутствия, госпожа Лоо, я тоже не возражаю, хотя это несколько удлинит нашу беседу. Потому что для начала мне придется прояснить свои отношения с вами. Но мы же никуда не спешим, не так ли?