Гардения ничего не сказала. Ей нечего было сказать на это. Ведь не могла же она поделиться своей мечтой в один прекрасный день встретить человека и узнать, что он любит ее и что она может ответить ему таким же чувством. Ей хотелось отдать свое сердце по доброй воле, не оценивая, насколько ее избранник богат и какое положение занимает в обществе. Понимая, что подобные откровения вызовут раздражение у тетушки, она спросила:

– А что вы думаете о господине Бертраме Каннингэме? С ним мне нужно быть любезной?

– Полагаю, уж лучше он, чем никто, – сердито проговорила тетка. – Он всего-навсего кузен лорда Харткорта. Он происходит из хорошей семьи, но он второй сын. Будет жаль, если твоя красота успеет увянуть до того, как появится более подходящая партия.

– Ему очень хочется дружить со мной, – сказала Гардения.

– Тогда будь с ним любезна, – неожиданно согласилась герцогиня. – Я научу тебя, как поступить. Он приглашал тебя покататься по парку, так? Прекрасно, можешь поехать, но с вами должен быть кто-то еще. Не обязательно женщина, сойдет и мужчина, например лорд Харткорт. – Мрачное лицо герцогини внезапно прояснилось. По тому, как она улыбнулась, стало ясно, что она собой довольна. – Ты довольна, глупышка? – спросила она. – Иди и напиши господину Каннингэму любезное письмо. Скажи, что я передумала и что ты можешь поехать с ним покататься, если он будет не один. Я бы не советовала предлагать, чтобы в первый раз его обязательно сопровождал лорд Харткорт. Давай посмотрим, кого возьмет с собой господин Каннингэм. Есть у меня подозрение, что это будет именно его кузен.

После того как лорд Харткорт вчера вечером столь грубо обошелся с ней, Гардении не хотелось встречаться с ним, и она собралась сказать об этом тетке, но вовремя сообразила, что та рассердится и станет с большим пристрастием выяснять, что сказал лорд Харткорт. Девушка же понимала, что не сможет всего точно вспомнить и тем более объяснить. В голове все перепуталось, да и желания говорить на эту тему не было, потому что от подобных бесед ее бросало в жар и охватывало страшное смущение, а кроме того, они заставляли ее вновь переживать то странное волнение, которое овладело ею, когда лорд Харткорт так неожиданно ушел и бросил ее одну на балконе.

– А теперь иди и пиши письмо, – сказала герцогиня. – Я прикажу, чтобы его доставили в посольство.

– Хорошо, тетя Лили, – покорно согласилась Гардения.

Она прошла в кабинет, достала из бювара лист бумаги, украшенный монограммой и изобиловавший завитушками, и уложила его на стопку промокательной бумаги, потом села и задумалась.

Неправильно все это. В Англии любая девушка ее возраста вела бы себя совсем иначе, она не стала бы писать мужчине и просить его о приглашении, даже если бы и отказала ему сначала. Мама бы точно ее не одобрила. Гардения была убеждена в этом, как и в том, что мама не одобрила бы прием в субботу вечером, не одобрила бы барона, шумных женщин за обедом и всех, с кем тетушка разговаривала сегодня в парке, когда они выехали покататься.

Они остановили машину под каштанами, и тут же их обступили со всех сторон. Все хотели с ними поболтать. Мужчины были довольно известны, в этом не было никакого сомнения, однако в их общении с тетей Лили было слишком много фамильярности, а когда им представили Гардению, в их манерах, в их взглядах появилось нечто оскорбительное, она сразу это почувствовала. У нее возникло ощущение, будто они раздевают ее глазами. Что же не так? Почему же все так отличается о того, чего она ожидала?

Дом прекрасен, мебель изумительна, все сделано с исключительным вкусом, и все это великолепие вызывает у нее благоговейный трепет. Но появляющиеся у тети Лили дамы в сверкающих платьях и с дешевыми драгоценностями выглядят на фоне этой красоты чужими. Неужели все француженки таковы? Возможно, тетя Лили познакомилась не с теми людьми – но она же герцогиня, значит, в ее дом должны стекаться представители самого высшего общества?

– Я ничего не понимаю, – шептала Гардения. Что она может сказать господину Каннингэму? А что бы мама посоветовала сказать ему?

Гардения вздохнула. Слишком сложно. Мама умерла, а тетя Лили жива и прекрасно себя чувствует. Медленно она начала писать:

...

«Дорогой господин Каннингэм, тетушка сказала мне, что я могу ответить на ваше любезное приглашение покататься в Булонском лесу. Она попросила меня сказать, что мне нельзя ехать одной и что, если вас будет сопровождать ваш друг, она с радостью даст свое согласие. Искренне ваша, Гардения Уидон».

Гардения несколько раз перечитала письмо. Ей хотелось бы сделать его более сдержанным и более формальным, но она чувствовала, что лучше не получится. Наконец она опустила письмо в конверт и написала адрес. Она уже подходила к неплотно прикрытой двери, ведущей в гостиную, как вдруг поняла, что тетушка не одна. Она услышала низкий картавый голос барона и решила, что уже, должно быть, пять часов.

– О, Генрих, – говорила тетушка. – Я так рада видеть тебя. У меня такой тяжелый день.

– Ну, если ты рада видеть меня, тогда чего же мы ждем? – поинтересовался барон.

Герцогиня засмеялась. Смех ее звучал молодо, весело и даже взволнованно. Гардения услышала, что они вышли из комнаты и стали подниматься по лестнице. Она стала размышлять, что же имела в виду ее тетушка. «Тяжелый день!» Тяжелый, потому что ей пришлось возиться с племянницей. Тяжелый, потому что та задавала тетушке вопросы. Опять Гардению охватил ужас от сознания того, что все неправильно и что ей не под силу что-либо изменить.

Почему, спрашивала она себя, она должна постоянно все анализировать? Почему она все время задает себе вопросы вместо того, чтобы принимать все как есть?

Медленно, но твердо Гардения вошла в гостиную и протянула письмо одному из двух лакеев, стоявших у двери в ожидании приказаний.

– Немедленно отправьте его в посольство Великобритании, – проговорила она.

Глава 8

– Быстрее! Быстрее! – возбужденно кричала Гардения Бертраму, искусно правившему парой лошадей, запряженных цугом. Они неслись по пыльным пустынным дорожкам Булонского леса.

– Если вам нравится большая скорость, лучше попросите Берти покатать вас на его «Пежо», – сухо заметил лорд Харткорт.

– На лошадях намного приятнее, – запротестовала Гардения. – Кроме того, здесь чувствуется скорость.

Берти засмеялся.

– Это только игра воображения, – сказал он. – Я однажды представлял, как лечу на аэроплане.

– На аэроплане! – воскликнула Гардения.

– Вчера я разговаривал с парнем по имени Густав Хаммель, – продолжал Берти. – Он полон решимости побить рекорд Блерио и долететь до Англии в два раза быстрее. А знаешь, Вейн, в этом что-то есть. Через несколько лет, может статься, мы все будем летать.

– Как интересно! – проговорила Гардения. – Я помню, как мы с мамой были потрясены, когда прочитали, что месье Блерио перелетел через Ла-Манш. Кажется, французы постоянно придумывают такое, что позволяет им оставлять все страны далеко позади.

– Не всегда! – запротестовал Берти. – В старом британском льве еще теплится жизнь. Ты со мной согласен, Вейн?

– Надеюсь, – угрюмо промолвил лорд Харткорт, – но нельзя не признать, что в воздухе французы нас обошли.

– О, мне так хотелось бы встретиться с месье Блерио, – сказала Гардения. – Кто-нибудь из вас знаком с ним?

– Ну, я могу познакомить вас с Густавом Хаммелем, а он, в свою очередь, познакомит вас с Блерио, – заверил ее Берти. – И есть еще один англичанин, который много летал. – Клод Грехэм-Уайт. Ты знаешь его, Вейн?

– Встречался, – ответил лорд Харткорт. – Полагаю, времена, когда женщины будут подниматься в небо, еще далеки.

– Не надо так плохо думать о женщинах, – взмолилась Гардения. – Если вы будете говорить подобные вещи, я примкну к Движению суфражисток [7] и стану бороться за наши права!

– В жизни не слышал большей глупости, – сказал Берти. – Женщины превращаются в чертовски противные создания – прошу вас, Гардения, простить меня за подобные слова, – когда ругаются и кричат у дверей парламента. Это кого угодно заставит устыдиться своей принадлежности к этому полу!