Помнится, я здорово насмешил всю команду, когда в первый день начал подбирать отбракованную камбалу и осторожно перебрасывать ее через левый борт — именно левый, чтобы рыбешки сразу же не попали в клюв к прожорливым чайкам. Наверное, это действительно смешно — думать о том, что рыбки вернутся в свой подводный дом, к своим рыбьим семьям. Тем более что все мои усилия оказались напрасными! Попав снова в море, спасенные мною рыбки превращались в «утопленников». И немудрено: большая часть рыбной мелочи попадала на палубу уже бездыханной. Пребывание в трале — когда ее несколько миль тащат по морскому дну — оказывается слишком травматичным для мелких рыбок. Девять из десяти представительниц отряда камбалы — треска и пикша проявляли большую жизнеустойчивость — попросту переворачивались вверх белыми животиками и медленно дрейфовали вокруг судна.

На палубе появилась фигура в поварском колпаке и с оловянной кастрюлей в руках. Окинув критическим взором улов, кок выудил из кучи парочку камбал, одного хека, нескольких окуней и бросил их в кастрюлю. Всего через каких-нибудь полчаса этой рыбе предстояло превратиться в наш завтрак.

Поверьте, непередаваемое ощущение — есть рыбу, только что выловленную из моря!

Вместе с остальными членами команды я поспешил вниз, в каюту. За несколько часов пребывания на соленом ветру мы все успели проголодаться. Вскоре появился наш кормилец — он нес рыбу, поджаренную все в той же кастрюльке, в которую он собирал ее на палубе. Получился этакий сборный рыбный гриль. На время в каюте воцарилась мертвая тишина: все мы уткнулись в свои тарелки и сосредоточенно работали вилками. Поверите ли, обычная свежая камбала — только-только из сетей, приготовленная самым примитивным способом на далеком от совершенства камбузе Алека, показалась мне вкуснее, чем самые изысканные рыбные блюда — такие как sole bonne femme или sole Colbert, — которые я пробовал в знаменитых отелях и ресторанах. Она была белой, хрустящей и имела привкус моря. Разделка такой рыбы — сущее удовольствие: мякоть легко отходила от костей и обнажала чистый, отполированный скелет.

После этого наступил благословенный миг, когда мы раскурили свои трубки и, прихлебывая крепкий ароматный чай, приготовились внимать Шкиперу. Все его байки начинались примерно так:

— А вы слыхали об одном парне из Йоркшира, который…

В этот момент раздался грохот тяжелых кованых башмаков, и в каюту кубарем скатился один из рыбаков. Шкиперу да и всем прочим членам команды достаточно было одного взгляда, чтобы сориентироваться в обстановке.

И действовать они начали чуть ли не раньше, чем услышали истошный крик:

— Застряла!

Все поспешно ринулись к выходу. Шкипер вскочил на скамью, тянувшуюся вдоль всей каюты, и, перепрыгнув через стол, оказался в числе первых. Остальные гурьбой последовали за ним. Разбуженный этой суматохой механик высунул голову из спального отсека.

— Что стряслось-то? — спросил я у него.

— Вы же слышали: она застряла…

— Кто она? И где застряла?

— Сеть, — коротко пояснил механик. — Зацепила какой-то обломок или еще что. Дружище, если вы хотите услышать новые выражения, сейчас самое время подняться на палубу…

Наверху царило крайнее возбуждение — такого мне и впрямь раньше не доводилось видеть. Вся команда сгрудилась у правого борта. Люди напряженно вглядывались в глубину, на лицах у них застыло озабоченное выражение. Первый помощник остановил двигатель, и наше суденышко застыло на месте, покачиваясь с боку на бок. Старина Джордж, привычно ворча себе под нос, тянул веревку. Спасательными действиями руководил Шкипер.

Как выяснилось, трал зацепился за что-то на дне и основательно запутался. Такая ситуация случается нередко и определяется всегда безошибочно: судно перестает слушаться руля. Мощности двигателя не хватает, чтобы преодолеть огромный вес самой сети вкупе с траловыми досками, и траулер застревает на месте. Иногда ущерб бывает незначительным, иногда перекрывает стоимость дневного улова. А порой случается и так, что приходится жертвовать сетью, траловыми досками и всем прочим.

Шкипер нанес небольшое количество смазки на свинцовый груз и спустил его за борт. Тот остановился на глубине пятнадцать фатомов. Вытащив груз обратно, Шкипер критически оглядел его и вздохнул:

— Так и есть, обломок…

Затем он поднялся на капитанский мостик и взял штурвал в свои руки. В деле управления траулером Шкипер был подлинным виртуозом. Мне он напомнил вездесущего лондонского таксиста, которого судьба закинула на морские просторы. Он мог развернуть судно почти на сто восемьдесят градусов. Мог подать вперед или назад, мог заставить гарцевать, как цирковую лошадь на манеже. И в данном случае ему пришлось проделывать все эти трюки. Мы кружились, вытанцовывая в ритме джаза, вокруг застрявшего трала. Разок-другой затарахтела лебедка, пытаясь подтянуть сеть, но нет — та держалась крепко! Наконец после получаса всяческих ухищрений мы двинулись вперед на самом малом ходу, и где-то там, на глубине, сеть прорвалась о злополучный обломок и… пошла вверх!

Она оказалась в ужасающем состоянии. От «мешка» вообще ничего не осталось, остаток сети был весь в дырах и прорехах. Это извечная трагедия тралового рыболовства! Забрасывая сеть, ни один рыбак не может наверняка сказать, попадет ли она на чистый участок дна или зацепится за обломок скалы.

Однако рыболовы — подобно земледельцам и всем прочим, кто по роду своей деятельности сталкивается с вечными истинами — усвоили философское отношение к жизни. Что толку плакать над порванным тралом! Надо трудиться дальше, благо есть запасная сеть. Изуродованный трал остался лежать на правой половине палубы, а вся команда бросилась к левому борту забрасывать новую сеть. Четверть часа спустя судно уже двигалось привычным курсом.

Наблюдая за этими людьми, которые много и тяжело трудятся, спят урывками на протяжении нескольких суток, да еще и сталкиваются с подобными неприятностями (а не забудем: порванная сеть — еще больше работы и меньше сна), вы, наверное, подумаете, что все они поголовно озлобленные и ворчливые пессимисты. Ничуть не бывало! Приступая к починке разодранного в клочья трала, они обсуждали происшествие — конечно, с сожалением, но почти весело, с добрым шотландским юмором. И, когда новая сеть с громким всплеском ушла в зеленоватую воду, рыжая всклоченная голова склонилась над перилами, и я услышал:

— Спускайся ко всем чертям и возвращайся полная рыбы!

Так местные моряки напутствуют новый трал!

Я пришел к мнению, что вся ненависть и недоверие в нашем мире проистекают от неспособности (или же объективной невозможности) постичь человеческую сущность.

Когда я в первый раз увидел траулер, он ужаснул меня. Про себя я окрестил судно плавучей развалиной и рассматривал его как нечто промежуточное между деревянным башмаком и угольным ведром. Дискомфорт, царивший на траулере и почти возведенный в абсолют, виделся мне своеобразным проявлением снобизма. Я долго не мог привыкнуть к корзинам с овощами, беспечно оставленным в том месте, какое я педантично называл ютом. Меня возмущали отсутствие туалета и привычка мыть руки в ведре с коричневой водой, в которой плавали морской ил и кровь потрошенных рыб (я догадывался, что эта, с позволения сказать, «чистая» вода после примитивной фильтрации используется вновь и вновь).

Первые несколько часов на судне я был занят тем, что в уме перестраивал его на свой лад, все чистил и красил, а также строил планы реконструкции кошмарной каюты под рулевой рубкой. Я хочу сказать, что вначале рассматривал траулер отстраненным, критическим взглядом — глазами случайного пассажира.

Но после нескольких дней, проведенных в море, я всем сердцем полюбил этот корабль и смотрел на него взглядом моряка. Теперь меня вполне устраивала корзина с картошкой на палубе. Я понимал, что дело не только в нехватке места на камбузе: на свежем воздухе, при содействии легкого дождичка и прохладного ветерка овощи дольше останутся свежими.