Тяжелая ситуация тянулась годами, пока весь юго-запад не оказался на грани безумия. Первым признаком приближающегося восстания явилось ночное убийство Шарпа, ренегата, ставшего архиепископом Сент-Эндрю. Когда его экипаж пересекал болота Файфшира, внезапно на пути показалась группа всадников, которые окружили карету архиепископа.

— Схватить Иуду! — воскликнул один из них.

Нападавшие перерезали постромки лошадей, слуг связали, а потом занялись архиепископом. Вместе со стариком в экипаже находилась его дочь Изобель. Карету обстреляли. Шарп был ранен. Всадники уже собрались уезжать, как вдруг услышали возглас потрясенной и перепуганной насмерть девушки: «Он жив!»

Убийцы с кинжалами проникли в карету. Они добили Шарпа, который пытался выбраться наружу. Они буквально зарубили его, нанося множество ран. Обшарив карманы убитого, они нашли маленькую шкатулку. Когда сняли крышку, оттуда вылетела пчела.

— Дьявол! — закричали испуганные убийцы. — Он связан с дьяволом!

Так исчез со сцены человек, продавший свою совесть, если ему, конечно, было что продавать, и так началось царство террора, известное как «убийственные времена». В Гэллоуэй были введены драгуны Грэма Клеверхауса, они повсюду разыскивали ковенантеров, охотились на них, как на диких зверей. При Драмклоге ковенантеров рассеяли, при Босуэлл-Бридж буквально смяли. Применялись чудовищные пытки, чтобы заставить мужчин и женщин прокричать «Боже, храни короля». В ход шли и тиски для больших пальцев, и «испанский сапожок». Использовали и деревянный обруч с железной оковкой; его надевали на ногу жертвы, а потом вбивали клинья между плотью и древесиной, пока конечность не превращалась в бесформенное, окровавленное месиво.

Среди скал и вересковых пустошей Мюиркирка в графстве Эйр была небольшая ферма, на которой проживал некий Джон Браун. Он был видным участником движения ковенантеров и понимал, что рано или поздно доберутся и до него. Каждый день он жил в состоянии готовности к смерти. И однажды смерть пришла к нему в обличье трех конных отрядов Клеверхауса. Браун резал на брикеты торф по соседству со своей фермой. Его жена вышла взглянуть, что происходит, на руках она держала малыша, а другой ребенок цеплялся за ее юбку.

— Начинай молиться, потому что пришел твой смертный час, — заявил Клеверхаус.

Фермер помолился.

— Пожелай доброй ночи жене и детям, — приказал Клеверхаус.

Браун поцеловал жену и детей и обернулся к своим убийцам.

— У меня больше нет иных дел, я готов умереть, — сказал он.

И его расстреляли.

— Что ты теперь думаешь о своем муженьке? — спросил Клеверхаус у несчастной женщины.

— Я всегда им восхищалась! — воскликнула она пылко. — И теперь восхищаюсь больше, чем когда бы то ни было!

Вот истинный дух ковенантеров.

Клеверхаус и его люди уехали по дороге между холмами, оставив женщину и ее перепуганных, плачущих детей возле тела, которое вдова накрыла пледом.

В 1864 году Маргарет Лахлисон, 60 лет от роду, Маргарет Уилсон, девица 18 лет, ее сестра Агнес, 13 лет, а также служанка по имени Маргарет Максвелл были обвинены в измене за то, что посещали религиозные собрания в Гэллоуэе. Старшую из женщин и двух сестер приговорили к утоплению, а служанку должны были прогнать плетями по улицам Вигтауна. Гилберту Уилсону, отцу девушек, удалось спасти Агнес, выплатив штраф в размере 100 фунтов, но приговоры в отношении Маргарет Уилсон и Маргарет Лахлисон были приведены в исполнение.

В дно Блэдноха во время отлива вбили два столба. В давние дни река была судоходной, и корабли причаливали напротив церкви Вигтауна. Прилив заставлял ее воды медленно наползать на песчаный пляж Солуэй, заполняя Блэднох до верхней кромки берега. Пожилую женщину и девушку привязали к столбам. Вооруженная охрана и, как минимум, еще двое злодеев, приговоривших их к казни, присутствовали на протяжении всей процедуры.

Столб, к которому привязали Маргарет Лахлисон, находился дальше от берега, так что девушка могла наблюдать за смертельной агонией женщины и успеть принести покаяние. Начался прилив. Вода наступала по узкому каналу. Маргарет Лахлисон умерла в мучениях. Когда вода поднялась до уровня груди девушки, та стала распевать 25-й псалом.

— Маргарет, ты молода. Если ты помолишься за короля, тебе даруют жизнь, — сказал ей один из судей.

— Я молюсь о спасении всех избранных, но не о проклятых, — ответила она.

Вода плеснула ей в лицо и на мгновение отступила.

— Маргарет! — кричали из толпы зевак. — Скажи, что просят!

— Господи, даруй им покаяние, прощение и спасение, если будет на то Твоя воля, — был ее ответ.

Роберт Грирсон из Лаг, один из палачей, крикнул ей:

— Проклятая сука, нам не нужны такие молитвы. Принеси присягу королю!

У нее уже не оставалось времени. Вода дошла до подбородка. Она подняла лицо к небу и выкрикнула:

— Никаких греховных клятв и присяг! Я из детей Христовых. Дайте мне…

Один из солдат, стоявших рядом с местом казни, поднял алебарду.

— Сделай еще глоток, дрянь, — бросил он, затолкнув голову девушки под воду.

Так они стали мученицами из Вигтауна.

На каждом церковном дворе Гэллоуэя, каким бы древним и заброшенным он ни был, найдется надгробие, с которого кто-то счищает мох и лишайник. Высоко на холме, если знаете, где искать, вы обнаружите плиту, служившую алтарем, у которого упрямые радикалы собирались на евхаристию в дни правления монарха, вошедшего в историю под именем Веселого короля.

Пожалуй, в Британии не было более яростного взрыва религиозных чувств со времен Первого крестового похода, и человек чужой в этих местах испытает недоумение перед подобными свидетельствами непреклонной веры. Нечто от этой жесткости можно и сегодня почувствовать среди серых холмов и скал Гэллоуэя, продуваемых ветрами и укрываемых туманами вплоть до самого Мэррика. Невозможно проехать Гэллоуэй, ни разу не вспомнив о Ковенанте.

Роберт Льюис Стивенсон передал меланхолию страны ковенантеров в немногих словах, создав одну из прекраснейших песен изгнания:

Я прибыл в Кирккадбрайт ночью, во время жесточайшей бури, которую я когда-либо заставал в Шотландии. Дождь лил стеной. От ветра содрогались окна и двери; его порывы вырывались из-за углов с яростью наступающей армии.

Я понял, что город выстроен с учетом таких бурь: улицы низких каменных домов, прижимающихся к земле перед бешенством ночи; рваные контуры разрушенного замка, широкое, грязное устье реки в момент отлива и дождь, который проносится над ним, словно дым. Все вместе это напоминало картинку для старинного биоскопа, виды путешествий часто представлялись именно под дождем, с неясным освещением и размытыми контурами.