"Ента можно смываться али еще поклониться?" – раздумывал дед. Взглянул на строгий лик Божией Матери, поклонился до холодного каменного пола, не спеша вышел из церкви.

Протопал по одной улице, по другой, оглядываясь, как советовал Афанасьев. Будто никто следом не идет. Свернул в переулок, вошел во двор деревянного одноэтажного домика, трижды постучал в дверь. Она открылась. Кто-то невидимый в темноте взял Матвея за руку, провел по темному коридорчику.

– Сюда, – сказал он, открыв дверь в освещенную керосиновой лампой комнату, а сам исчез, прикрыв за собой дверь.

Матвей огляделся и невольно попятился: за столом сидели два немецких офицера. Смотрели на него. Улыбались.

Допятился до двери, но тут один из офицеров голосом мичмана Вакуленчука сказал:

– Своих не узнаешь? Загордился?

– Подходи, Матвей Егорович, – пригласил другой голосом лейтенанта Кирсанова.

Вгляделся – они: Вакуленчук и Кирсанов. Рассмеялся:

– Натуральные хрицы!

Подошел поближе, еще раз вгляделся, и только тогда достал из кармана пакет, положил на стол.

– Получайте, господа хрицы, подарочек дорогой.

– Ну и молодец вы, Матвей Егорович! – похвалил Вакуленчук, развертывая пакет. В нем – документы. Большинство на немецком языке. На обороте топографической карты, отображавшей оперативную обстановку на участке армии фон Хорна, пометка по-русски: "Особой важности, немедленно вручить по назначению". Такие же пометки имелись на многих других документах. В пакете была вчетверо сложенная записка. В ней сообщалось, что гестапо и полиции удалось уничтожить комиссара разведгруппы Белецкого и четверых разведчиков: Ляшкевича, Корецкого, Субача, Остапенко. В бою с разведчиками погибло двадцать немецких солдат и двенадцать полицейских. В знак особых заслуг перед фашистами предатель Петренко награжден медалью и ему передается под личную ответственность находящаяся в тюрьме медсестра Зина. В воскресенье вечером Зину доставят на квартиру Петренко. Возможно, на церемониале передачи будут присутствовать и чины из гестапо. В конце записки сообщался адрес и прилагался план квартиры Петренко.

Отобрав документы особой важности, Вакуленчук аккуратно свернул их, обвязал тряпочкой и передал дедушке Матвею.

– Как можно быстрее доберитесь в отряд и вручите их капитану Афанасьеву или майору Млынскому. Только им.

– Можете не сумлеваться, Матвей сделает, что нужно.

Дед натянул поглубже заячью шапку, подошел к двери, оглянулся, хитро подмигнув, спросил:

– А вас когда ожидать?

– После выполнения задания, – ответил Вакуленчук. – Да, чуть не забыл! Майору скажите, что его Володька в надежных руках.

Ему нужны отдых и лечение.

Вечером в квартиру Петренко, не торопясь, вошли два офицера. Расфранченный, слегка пьяный Петренко сидел за богато сервированным столом. Он ожидал, когда полицейские привезут Зиночку. Увидев офицеров, обрадовался, выскочил из-за стола навстречу.

– Вы на свадьбу? Благодарю за высокую честь! Очень рад! Присаживайтесь, пожалуйста! Невесту сейчас привезут!..

– Да. Мы пришель тебе на свадьбу, – подтвердил коренастый офицер, подходя к жениху. Вытащил нож и вонзил его в горло Петренко. – Сволочь! Предатель! – добавил он, оттаскивая вместе с товарищем труп в другую комнату.

Сели за стол. Стали закусывать.

Вскоре к дому подкатила грузовая машина. Два рослых полицая ввели Зиночку.

– Хайль Гитлер! Доставлена благополучно!

Вместо ответа офицеры выдернули из кобур пистолеты.

– Хенде хох!

Коренастый офицер обезоружил полицаев, связал руки и ноги, вставил в рот кляп, за ноги оттащил в соседнюю комнату, положил рядом с трупом Петренко.

Офицер с усиками, улыбаясь, показал Зиночке на дверь.

Он очень напоминал кого-то из знакомых, но кого именно Зиночка не могла вспомнить.

Офицер легонечко подтолкнул ее к двери. Перед домом стояла легковая машина. Коренастый офицер услужливо распахнул дверцу, сказал: "Битте!" – и сам сел рядом. Немец с усиками дал газ, и машина, набирая скорость, понеслась по улице. За городом свернула на проселочную дорогу, к лесу.

Немец с усиками резко затормозил.

– Выходите, Зиночка! – сказал коренастый офицер. – Неужели не узнала? Вакуленчук я.

– А я Кирсанов, – представился немец с усиками.

– Милые вы мои!..

– Кончать с эмоциями! – строго сказал Вакуленчук. – Уходить надо!

Шли всю ночь. Зиночка рассказала о своих злоключениях, расспрашивала о Мишутке, об отряде.

Пришли утром усталые, голодные.

– Тетя Зина вернулась! – закричал Мишутка и что есть сил бросился к ней.

– Сынок мой! – целовала его Зиночка. – Вот мы и опять вместе. А папа здоров?..

О дерзкой операции партизан обергруппенфюрер Занге узнал утром. Отпивая маленькими глотками черный кофе, он наблюдал за мрачным лицом Отто Кранца. Потом сказал:

– Смотрите, коллега, как бы этот Млынский вас не стащил…

Прокопченко и Дьяков днем укрывались в лесных зарослях или на заброшенных колхозных фермах – скот немцы вывезли в Германию. Ночью, обходя населенные пункты, до предела забитые войсками, продвигались к Черному лесу. Где-то там Афанасьев с товарищами.

Совершенно обессиленные, они подошли на рассвете к старенькой избе, стоявшей на краю села. Окоченевшие пальцы не слушались, и стук в закрытое ставнями окно получился слабый, словно мышиный шорох. В избе что-то упало. Старушечий голос тягуче спросил:

– Кто там?

– Свои, – хрипло отозвался Прокопченко.

– Чего спать не даете? – недовольно спросила старуха, но дверь открыла.

– Нам, бабушка, малость отогреться, и мы уйдем, – попытался успокоить ее Дьяков.

– Куда вы уйдете? Уже рассветает! – даже рассердилась старуха. – Или неведомо, что кругом фашист? – Подняла крышку люка подвала, сбросила туда старое одеяло, потертый полушубок, почти приказала: – Спускайтесь. В подвале сухо. Можно и поспать. Вот наварю картошки, тогда разбужу.

– Спасибо, бабушка, – поблагодарил Прокопченко, закрывая за собой крышку.

При свете карманного фонарика Прокопченко развернул рацию и обнаружил, что кончилось питание.

– Дело – табак! – сокрушенно сказал Дьяков. – Без рации мы как без рук.

– А она без питания – одна канитель.

– Твоя правда. Пользы никакой, а захватят с ней – секир башка.

Решили опасное хозяйство спрятать в подвале. Ножами вырыли в углу подвала яму, обвернули в плащ-палатку радиостанцию, шифры, коды и закопали.

Их разбудила хозяйка, накормила вареной картошкой, напоила чаем, заваренным липовым цветом, и, вытирая набежавшие слезы, рассказала о том, как утром немецкие солдаты повесили перед школой двух партизан.

– Може, вот так и мой Николка болтается где-нибудь на перекладине, – говорила старушка, а слезы струйками лились из ее выцветших глаз.

– Не плачьте, бабушка, слезами горю не поможешь, – сказал Дьяков. – Не долго терпеть осталось, скоро погоним фашистов с нашей земли.

– Скорей бы. Уже невмоготу.

Вынула из-за иконы в углу узелок, развязала его, из стопки фотографий нашла одну, передала Прокопченко.

– Может, где и встретите?

Прокопченко внимательно посмотрел на фотографию, затем передал ее Дьякову.

– Где он служил?

– По морской части, а где сейчас, не знаю. Коренастый такой, смелый.

Прощаясь, старушка сказала:

– Только не забудьте, фамилия наша Вакуленчук. Коли встретите сына, передайте, что мать его очень ждет.

– Добре, бабушка, как увидим, обязательно передадим, – пообещал Прокопченко и скрылся в темноте вслед за Дьяковым.

Порывистый ветер больно бил в лицо мокрым снегом, слепил глаза.

Во второй половине ночи резко захолодало. Легкая одежда промерзла и не грела. Снежная карусель усилилась. Идти пришлось вслепую. И тут вконец обессилевшие разведчики наткнулись на что-то обледеневшее. Скирда сена! Это было спасением.