– Лучше с голодухи помереть, нежели совестью торговать! – не сказал, отрезал дед Матвей. Сердито дунул на сигарету, бросил ее на блюдце, направился к двери.

– Прощевайте!

– Дедушка, вы мужа не так поняли, – говорила жена Касаткина, провожая старика до калитки. – Он у меня сложный. Его понять надо.

– Мозги ему проветрить надо, вот что!

Отошел два квартала от дома Касаткина, вслух стал ругать себя:

– Старый дурень! Командир наказывал поосторожнее, а я… Горе ты, Матвей, а не разведчик!..

Злой-презлой на себя дед Матвей поднялся на самое высокое место в городе, откуда была видна вся его южная половина. Еще совсем недавно он так любил стоять вот на этом месте, любоваться городом. Все замечал: и новый дом, и новую стройку. И радовался всему новому, что появлялось в городе, украшало его. А теперь… Дед Матвей вытер шапкой вспотевший лоб, вздохнул, прошептал: "Трудноватую ты мне задачу задал, майор…"

Ранним утром следующего дня дед Матвей удивил своим приходом лесника Захара, которому приходился дальним родственником.

– Какой волной тебя прибило к нам, да еще в такую рань? – Захар когда-то служил на флоте, любил морские словечки.

– С города домой ноги волочу. Тебя вспомнил, решил повидаться. Как знать, может, и не свидимся больше. А?..

Захар молчал, думая: "Заливает дед!"

– Ты что, Захар, разговора лишился? Ай приходу моему не рад? Ай не веришь, что по тебе дюже соскучился?

Захар усмехнулся.

– Что соскучился – верю. Что травишь – тоже верю. А ты попробуй меня взять на абордаж?

– Ты, Захар, не по-морскому, а по-сухопутному беседу веди. Что ты абордажами размахался? Ежели доверия нету мне, так и скажи. Только Матвей остался тем, кем был. За свою жисть я уже видывал германца. Знаю ему истинную цену и в святой день и в будний. – Осмотрелся по сторонам и у самого уха Захара: – Ишшо в четырнадцатом я ему огоньку под одно место о-ой как поддал! – Насупил брови, спросил: – Не таись, говори, ты с хрицами, со старостами не снюхался?

– Ты что, крен набок дал? – обиделся Захар. – За кого меня принимаешь?

– А ты меня! Зачем секретничаешь? Стежка к партизанам ведома тебе?

Дед Матвей не спускал с Захара взгляда.

Захар прищурил на деда глаз:

– Ишь какой скорости захотел! Так я тебе и расскажу… сразу.

– Лиса ты, Захар, – заулыбался старик. – Ведома, ведома, по зенкам видать.

– Ничего не видать, – отбивался Захар, однако отвел глаза в сторону.

Вышел в другую комнату, вернулся с графином. Принес из кухни лук, хлеб. Наливая в стаканы самогон, сказал примирительно:

– Давай лучше подлечимся!

– Давай, давай! Меня тоже познабливает. Налили, чокнулись.

– За то, чтобы от фашицкого супостата землю расейскую скорей очистить, – сказал Матвей Егорович. – Шкодит он больно.

– Лучше тоста не придумаешь.

Выпили, нюхнули черного хлеба, закусили репчатым луком.

– Натурально – яд, а приятный, сатана! Как, Захар?

– Не так приятный, как пользительный, говорят моряки.

Дед Матвей налил по второй.

– За твоих сыновей, Захар! За то, что бьют супостата! За то, чтобы живыми вернулись, и поскорее!

Хозяин молча выпил. Не ускользнуло от Матвея Егоровича, что слова его больно резанули Захара. Проступившие на глазах Захара слезы убедили в том, что промашку дал, не то сказал.

– Старшего уже нет в живых, похоронку получили, – тихо пояснил Захар. – Пограничником был. При защите границы нашей уложили, сволочи!

– Не знал я, Захар. Прости старика. И крепись. Слезы горюшку не помощник. Мстить надо гадам! Днем и ночью мстить. Истреблять паршивцев. Всюду. В лесу. В городе. На фронте. В тылу. Где появятся…

Захар потянулся к самогону, дед Матвей отвел его руку.

– Не надо, Захар. Сурьезный разговор к тебе. Не то время, чтобы шагать в такую даль по-пустому. Верю тебе, таить ничего не буду. Не от себя пришел к тебе, от армии нашей Красной. Командир отряда Млынский, как друга, попросил: "Помоги, дорогой Матвей Егорович, связаться с партизанами. Одно дело с ними делаем". Письмо дал за своей командирской подписью. Лично партизанскому командиру.

Захар оживился.

– Стемнеет, сведу тебя с партизанами, а сейчас отдохни. Вижу, с ног валишься.

– А может, зараз?

– Зачем аврал устраивать? Надо вечером, чтобы все шито-крыто было.

– Подчиняюсь, Захарушка.

Когда стемнело, а Матвей Егорович еще спал тяжелым сном, Захар дошел до сарая, забитого сеном, припал на колени, втиснул в сено по самое плечо руку и не без труда вытащил немецкий автомат. Вытер его взятой на этот случай тряпочкой, надел на плечо. Пошел будить деда Матвея, а тот уже стоял на крыльце в полной боевой готовности – с берданкой Захара, как порешили днем.

Захар закрыл дверь на ключ, спустил с цепи собаку.

Огородом вышли на лесную дорогу, прошли немного, и дед Матвей увидел подводу, запряженную парой лошадей, молодого парня.

– Садись, Матвей, – пригласил Захар и помог деду взобраться на телегу. Сел рядом, скомандовал парню: – Поехали!

Кони затрусили рысцой. Ехали долго, и все лесом. К середине ночи, миновав молодой ельник, оказались возле озера.

– Тут спешимся, Матвей Егорович. Захар помог деду Матвею слезть с телеги, повел за руку вдоль берега. Осторожно. Медленно. Тишину нарушали только тихие всплески воды. Набегавший с озера свежий ветерок приятно холодил лицо. У зарослей замерли. Захар вынул электрический фонарик, трижды бросил им свет на озерную гладь. Минут через десять дед Матвей услышал плеск весел. В берег ткнулась лодка. Из нее выскочил человек, подошел к ним. Только тогда дед Матвей заметил, что в руках у него автомат.

– Привет вам с поселка, – негромко произнес Захар.

– Спасибо за посылку, – ответил партизан.

Губы деда Матвея тронула улыбка. "Чисто работают", – довольно подумал он.

– Поплыли, – предложил партизан.

В лодке сидел еще один человек. Только задев его, заметил партизана дед Матвей: темнотища, хоть глаза выколи!

Партизаны сели за весла. Как они ориентировались в камышовых зарослях, так и не понял старик. Только лодка не стояла, а плыла и плыла себе вперед, влево, вправо, опять вперед, и может, час, а то и два. Когда мягко ткнулись в берег, партизаны не сразу вышли, чего-то ожидали.

– Ку-ку! – неожиданно услышал дед Матвей и изумился: в жизни не доводилось ему слышать кукушку ночью. Партизаны предложили выходить.

Широкоплечий, приземистый, крепкого сложения человек – откуда он появился, Матвей не уследил – тряс руку Захара.

– Узнаешь? – спросил он.

– Как не узнать родную кровинку! Ванюшка, браток, быстрее веди нас к командиру.

Шли гуськом густым кустарником. Приятного было мало – ветки цеплялись за одежду, царапали руки, лицо. Когда наконец кустарник остался позади, дед Матвей облегченно вздохнул.

Иван по-хозяйски открыл дверь землянки. Сам вошел последним.

Тусклый свет "летучей мыши" падал на самодельный стол, над которым склонился худощавый человек в гимнастерке защитного цвета. Когда он поднялся, дед Матвей подумал, что ничего командирского в нем не было: ни росту, ни плечей. На широком кожаном поясе, с правой стороны висел неизвестный деду длинный пистолет, с левой – командирская сумка.

Командир – так решил дед Матвей – тепло поздоровался с Захаром и с ним, а после того, как Захар что-то шепнул ему, обратился к Деду:

– Рассказывайте, Матвей Егорович, с какими вестями к нам прибыли?

Матвей Егорович по привычке подкрутил усы, откашлялся.

– Прибыл до вас от командира отряда Красной Армии товарища майора Млынского. Знаете такого?

– Знаем, дедушка.

– Так вот… – продолжил было Матвей Егорович, но махнул рукой, присел на скамейку, достал из-за голенища самодельный ножик, надрезал подкладку пиджака, вытянул свернутую лентой бумажку.

– Читайте. От самого Млынского. Просил лично вручить партизанскому командиру. Ента вы и есть?