— Я ее больше не увижу никогда! Я должен ей сказать, что люблю ее! В последний раз сказать! Я люблю ее!

— Долбаные хай-тэк-технологии, — проворчал Сантана. — У этого прибора связи защита от русских постановщиков помех, а от простого сотового в кабине он не защищен.

— Дай сюда! — заорал Мак-милан, набросившись на молодого лейтенанта.

— Джессика! Нет! Верни! Это наша последняя нить! Джессика! Отдай!

— Я должен отправить запрос! Может, вводная не подтвердится, и мы вздохнем спокойно!

— Отдай! — Колман вцепился в Мак-милана. — Все кончено! Я должен ей сказать!

— Стив. — Тиббетс обратился к Логану. — Я держу управление. Выруби Колмана и надень на него наручники. Он опасен.

— Да, Джон. — Логан отстегнул ремни и встал со своего кресла.

Сзади послышались возня и сдавленные крики Колмана. Тиббетс сжал штурвал до боли в запястьях и зажмурился. Было больно осознавать, что это все-таки началось. Что миссия, для которой он служил, все-таки потребовала своего выполнения. Было больно за Колмана и за то, что кто-то разбил его любовь и миллионы жизней. Миллионы Колманов сегодня расстанутся со своими Джессиками навсегда. Миллионы не успеют сказать друг другу главные слова. Было настолько больно, что захотелось плакать. Но он командир, и это недопустимо. Он опустил светофильтр своего шлема и зажмурился, надеясь, что его слезные протоки навеки спрессуются, не дав кому-то возможность увидеть его слабость от осознания конца цивилизации. И вдруг его лицо ощутило тепло, а глаза даже через черное стекло забрала и закрытые веки ощутили яркий свет. Спустя полминуты он открыл глаза. Слева в черноте ночи далеко на горизонте поднимался в заоблачную высь бурлящий гигантский огненный шар.

Логан бросился в пилотскую кабину и, раскрыв рот, смотрел на кипящий термоядерный гриб.

— Господи Иисусе, Джон, это все-таки случилось! Это случилось, Джон, черт бы их всех побрал!

— Стив… Стивен, — прохрипел командир. — Ты мне нужен. Ты мне нужен, Стив. Помни, что у нас есть долг. Так давай делать нашу работу…

Логан обрушился в свое кресло и стал растирать ладонями лицо.

— Боже, Джон… Мы же люди… Так почему мы должны делать работу дьявола…

— А мы сегодня выиграли у четвертого звена… шесть-ноль… — послышался дрожащий голос Сантаны. — Лучше бы я был футболистом…

— Я так понял, запрашивать подтверждение уже не нужно. — Сидящий на полу возле распластанного и скованного наручниками Колмана Мак-милан усмехнулся. — Да теперь и не у кого, наверное… Виолончелисты гребаные…

Война длилась примерно семь часов. Наш самолет был в воздухе двенадцать часов. Мы летели над опустевшим миром. И души наши были опустошены не меньше. Нас не сбили МиГи. Нас не поразила ваша ПВО. И мы летели обратно с опустевшей барабанной установкой, в которой еще вчера покоились ракеты, о применении которых всего каких-нибудь двадцать часов назад никто в здравом уме и помыслить не мог. Мы сделали эту дьявольскую работу. Никто не мог говорить. Только Колман плакал. Плакал, бредил и звал Джессику. Уже рассвело. Небо перестало быть голубым. Оно было каким-то грязно-оранжевым, с багряными мазками. Будто какой-то художник хотел нарисовать маслом на холсте ад, но не мог представить, как этот ад выглядит, и тогда просто размазал крупными мазками краску. Где была суша, всюду на горизонте виднелись гигантские столбы черного дыма. По этим столбам можно было понять, что еще вчера это был город. Порт. Атомная станция. Военная база. Промышленные объекты. Человечество методично громило в течение семи часов все, что само создавало веками. Стелились огромные площади огня в подожженных ядерными ударами лесах. А в радиоэфире был только треск. Нам казалось, что выжили только мы. Не было больше телешоу и радиопередач. Не было Интернета и кругосветных турне с фотоаппаратами. Только дым и пепел. Когда мы увидели другой самолет в небе, то на какой-то миг нам почудилось, что все это был страшный сон. Никто никого не бомбил, и наши ракеты на месте. Но когда мы сблизились, то увидели, что это русский «Медведь». Ту-95. Такой же убийца городов, как и наш Б-52. Мы летели встречными курсами. Ни у нас, ни у них не возникло мысли пойти на таран. Правда, Мак-милан говорил, что это был бы лучший выход и для нас, и для них. Мы просто пролетели в миле друг от друга. Каждый из нас сделал свою дьявольскую работу. Мы смотрели на них, а они наверняка смотрели на нас. Логан пытался с ними связаться, но ничего не удалось. Эфир трещал и скрипел. Так и разминулись. Садились мы на юге Канады, на каком-то богом забытом аэродроме, который кое-как нашли среди чадящих руин вчерашнего мира. Он был совсем не рассчитан на такой самолет, и посадка оказалась очень жесткой. Сантана переломал себе все кости. Он умер часов через пять после посадки, в муках. Сильные травмы были и у Колмана. Но он не стал ждать, когда смерть придет за ним, и сам пустил себе пулю в лоб. В первом же американском городке, до которого мы добрались, на нас набросилась обезумевшая толпа выживших. Они винили военных во всем. А уж тем более летчиков-стратегов. Мы были элитой ВВС, а стали козлами отпущения. Мои ребята погибли от рук тех, кого защищали. Я остался один и решил пробираться на Аляску. Когда-то я здесь жил, в Анкоридже. Но этого города уже не было. И вот я здесь. В Хоуп-Сити.

Тиббетс вздохнул, закончив свой рассказ. Лазар закончил переводить.

Николай продолжал лежать, зарытый в звериную шкуру, но он больше не спал. Однако не подавал виду. Он не шевелился и лишь слегка приоткрыл глаза, глядя сквозь взъерошенную шерсть звериной шкуры на Тиббетса, Варяга и Лазара, сидящих на соседней койке. Рядом на табурете сидел Рэймен. Вячеслав лежал на своей койке, заложив руки за голову, и смотрел на спину Тиббетса.

— Н-да, брат, — вздохнул Варяг, попыхивая трубкой. — Не завидую тебе. Не представляю, как с этим жить. Я вот помню, по молодости завидовал другим летчикам. Кто на Су-двадцать семь летал. Тяжелый многоцелевой. А у меня легкий МиГ-двадцать девять. Я и бомберам завидовал. Особенно тем, что на Ту-сто шестьдесят. Особенно когда они на патрулирование заступать стали. Но потом как-то охладел. Да и в самолет свой просто влюбился.

— Быть истребителем — благородное ремесло, — кивнул Тиббетс. — Ты не бомбишь мосты и школы. Не утюжишь колонны беженцев и больницы. И не швыряешь ядерные заряды. Ты охотишься на других истребителей. И ты охотишься на таких, как я. Ты защищаешь небо, а не испепеляешь землю. Ты дерешься, а не громишь всех с недосягаемой высоты. И иногда дерешься на равных. Ты истребитель, а значит, благородный воин, Варяг, а не великий инквизитор…

— Слышь, Варяг, — ухмыльнулся Вячеслав. — Видел бы тебя сейчас наш генерал Басов… Брататься с врагом! Да как вы могли! Да это измена Родине и присяге! — Сквернослов стал подрожать громовому голосу Басова.

— А нам что, глотки друг другу грызть? — Яхонтов обернулся.

— Не знаю. — Вячеслав равнодушно пожал плечами.

— Послушайте, мистер Яхонтов, — вмешался в разговор Рэймен. — А каков все-таки был ваш план? Вы же не планировали с самого начала встретить тут американцев и просить их помочь с уничтожением «Авроры»? Мне кажется, что есть у вас в рукаве какой-то козырь, о котором вы не хотели говорить при Линче и его фракции. Но это ведь не «Последний Иван», верно? — Он улыбнулся.

— Но вы же против уничтожения ХАРПа, Морган. Разве я не правильно вас понял на совете? — Яхонтов развел руками.

— Знаете, я политик поневоле. Но я выучил одну простую истину. Не всегда надо говорить то, что думаешь. Не всегда надо предлагать то, чего хочешь. Я ведь когда поступил на егерскую службу, то занимался экологическим мониторингом нашей местности. Меня беспокоил ХАРП давно.

— Так значит, вы…

— Я считаю, что от этой установки надо избавиться. Строго говоря, ее нельзя было и запускать. Неизвестно, что послужило началом войны. Но за некоторое время до апокалипсиса ХАРП был запущен на полную мощность. У нас тут были проблемы с некоторыми видами связи. Сильнейшая ионизация. Головные боли. Несколько ничем не мотивированных самоубийств. Это ведь весьма необычно для маленького городка…