— Прости. Я забыл все танцевальные па.

— Танцевальные па?

— Что говорить. Куда девать руки. Даже куда девать эту чашку, если на то пошло.

Она допила кофе и бросила чашку на пол, через плечо. Та упала на голые доски, но не разбилась. Забрав мою, Ясмин проделала с ней то же самое. Чашка со стуком приземлилась в углу, опять же уцелев. Это был приятный звук. Он означал, что мы, может быть, наконец-то миновали точку невозврата. Он возвещал о нашей капитуляции перед бесом.

Она придвинулась ближе ко мне, прошуршав нейлоном чулок по белому хлопку перины. Так близко, что я уже мог отличить аромат духов от естественного запаха ее тела. Потом она поцеловала меня, и от этого поцелуя меня разом отпустило, но в тот же миг в комнату как будто ворвалась, верхом на клубе дыма, некая сущность. Некая сила, облаченная во мрак, темная, как сон, алая, как раскаленные угли, с белыми как снег крыльями. Ясмин обхватила мое лицо обеими руками и нежно просунула мне в рот язык. Я чувствовал, что теряю сознание, вот-вот хлопнусь в обморок, как барышня.

Возможно, поэтому я схватился за ее грудь. Она убрала мою руку:

— Нет. Нет, пока я не расскажу тебе все, что должна. Сейчас я сниму платье, но я всего лишь хочу, чтобы ты обнял меня. Ладно?

Я не понимал, что происходит, но сказал: да, ладно. Я смотрел, как она расстегивает и снимает чонгсам. Как загипнотизированный. Как будто она была заклинателем змей. Когда она, словно в танце, покачивалась из стороны в сторону, я едва не вторил ее движениям.

Она заставила меня лечь на спину и стащила с меня ботинки, затем вытянулась рядом со мной, положив голову мне на грудь.

— Послушай, — сказала она, — я расскажу тебе кое-что; не удивлюсь, если разонравлюсь тебе, когда ты все узнаешь.

А я лежал, обняв ее, и отчасти радовался, что от меня не требуют налететь на нее и дрючить, как порнозвезду, отчасти сожалел, что от меня этого не требуют.

— Как я уже сказала, в «Гоупойнте» я была постоялицей. Видишь ли, я плыла по течению. К тому времени с выпивкой и наркотиками я почти завязала. Зато была на грани того, чтобы торговать собой. Это более размытое понятие, чем считается, особенно если ты вращаешься в обеспеченных кругах, а приличную работу такой, как ты, найти не очень-то просто. Мужчина покупает тебе браслет, дорогой «Блэкберри», пару туфель от Джимми Чу. Но не желает видеть тебя по выходным.

— Ага! Я знаю, как называется бес этого размытого понятия.

— Покровитель. Ты понимаешь, кем стала, и ненавидишь себя. Делаешь это, но не можешь избавиться от угрызений совести — как будто что-то висит над тобой и смотрит, все время смотрит.

О да, подумал я. Это мне знакомо.

— Чтобы не видеть той твари, что стоит над душой, ты закидываешься наркотой. Отправляешься на гулянку, вся такая нарядная в этих модельных туфлях. Но тут, уже на краю пропасти, ты вдруг решаешь покончить с этим. И куда податься теперь? Сперва живешь у своего парня, потом у его друга, потом у знакомого этого друга, потом в сквоте. Вниз по спирали. Больше наркотиков. Уильям, я излагаю все в общих чертах, понимаешь?.. Я играла в группе — та еще история. Я умею петь, представляешь? Как-нибудь спою тебе. Снова выпивка. Выходишь на сцену — жить быстро, умереть молодым. Бросаешь это дело, но без выпивки уже не можешь, нет выбора, а эта штука, эта тварь, эта тень вечно стоит у тебя за плечом и следует за тобой повсюду, и однажды ночью ты понимаешь, что у тебя нет ни денег, ни друзей, которые пустят переночевать, то есть вообще никого. И тут кто-то сует тебе карточку со словом «Гоупойнт» и говорит: вот, держи, там, конечно, ужасно, но пару-тройку ночей побудешь в тепле. И там тебя встречает эта необыкновенная женщина, Антония, и она как свет маяка посреди бури; она не задает лишних вопросов, не осуждает, а просто неторопливо помогает сызнова начать справляться с собой. И вот однажды она затевает в «Гоупойнте» генеральную уборку, потому что, по ее словам, вот-вот явится наш ангел. Само собой, она имела в виду «покровитель», но мы так выдраили ночлежку, словно и впрямь боялись, что от нас отвернется ангел. И когда он пришел, мне стало жутко интересно, что же это за человек такой, отдающий свои кровные денежки толпе дармоедов, так что я вышла ему навстречу. Разумеется, видок у меня был еще тот: все губы в простудных болячках, волосы растрепаны, на носу темные очки, потому что от света у меня начиналась мигрень, и я говорю: «Ты не похож на ангела».

Эти последние ее слова меня огорошили:

— Так это была ты?

— А ты мне: давай присядем.

— Да, — сказал я.

— Помню, ты смахиваешь какую-то дрянь с пластикового стула, придвигаешь его мне, садишься в этом своем фасонном пальто, сажусь и я в своих драных джинсах, ты достаешь пачку и предлагаешь мне сигарету, но сам не закуриваешь и говоришь: «Знаешь, как выглядят ангелы?» — «Конечно», — говорю я. «Нет, не знаешь», — говоришь ты. И начинаешь излагать мне свою теорию насчет бесов.

А я сижу и думаю: он чокнутый, ну точно чокнутый. Но слушать забавно. Ты прикольный. И умный. Потом ты говоришь: а вон и твой сидит, примостился рядом, чертяка. До того убедительно сказал, что я и впрямь туда посмотрела. Говоришь, что он внимательно слушает наш разговор: ему, мол, очень любопытно, к чему это все приведет и принесет ли мне какую-то пользу. Тут уж мне стало невесело. Страшновато. Я спрашиваю тебя, чем они занимаются, эти бесы, а ты мне отвечаешь, что обычно они просто ждут.

Я, естественно, спрашиваю: чего ждут? И ты говоришь, что точно не знаешь, но похоже, что они ждут какой-нибудь возможности. Говоришь, что главное — не впускать их в свою жизнь, хотя есть среди них и добрые демоны, которых впускать надо; они-то и называются ангелами, хотя по сути это одно и то же. Если не путаю, тут я сказала: «Где бы достать той травы, что ты куришь?» Но ты не обратил внимания, как будто и не слышал.

Тогда я сказала: «Вот тебе проверка реальностью: ты не можешь изменить этот мир». А ты, вставая со стула, сказал: «Да, но можно изменить чей-то внутренний мир». А потом ты ушел попрощаться с Антонией, а я почувствовала что-то очень странное. Словно луч света меня пронзил. Не буквально, но чувство было такое. И тогда я поняла, что хочу быть с тобой, вот с этой самой минуты. Конечно, я знала, что это невозможно.

Когда ты ушел, я спросила про тебя у Антонии. «Это Уильям Хини, — сказала она. — Он держит на плаву это место». — «Он богат?» — спросила я. «Да, — сказала она, — но не деньгами».

Ты ушел, а твои слова еще долго звучали у меня в ушах. Я только и думала о том, что ты сказал: про чей-то внутренний мир, который можно изменить. Ты мне даже снился. Понимаешь, Уильям, мы вроде бы пересеклись всего на минутку, посидели рядом, покалякали — а во мне что-то посеялось, взошло и растет до сих пор. Как будто цепная реакция.

Три дня я размышляю, а потом иду к Антонии и прошу ее помочь мне начать новую жизнь. Серьезно. Говорю, что хочу работать где и кем угодно. Мы взвешиваем разные варианты. Мне всегда легко давались языки — в Европе, когда катались с группой, я нахваталась и французского, и немецкого, — так что Антония считает, что я могу выучиться на секретаря. Она устраивает мне курсы за счет «Гоупойнта». За твой счет? Наверное.

Когда учишься, уже можно получить работу, хотя бы временную. Большим корпорациям все равно, кто ты и откуда. Кому-то всегда нужны горы ксерокопий. Антония покупает мне деловой костюм, подыскивает пристойное жилье. Я упорно набираюсь опыта и вскоре нахожу место получше. Если ты умеешь предугадывать, чего захочет начальство, то стать незаменимым несложно.

За год я превратилась из бродяжки в солидного секретаря-референта. Признаться, по утрам, глядя в зеркало, я иногда видела бездомную девчонку, стоящую за спиной этой подтянутой дамы, словно неудачная ксерокопия, словно призрак, но упорно продолжала работать. Я включилась в систему. Показала людям, чего я стою. Иногда бралась за работу, которая мне не под силу, а затем вкалывала как проклятая, возмещая свои огрехи. Работала за границей. Выполняла особые поручения. Я так далеко ушла от той несчастной из «Гоупойнта», что даже сменила имя.