Единственное, что могло помешать ему всей душой отдаться любимому занятию, это когда рвалась резинка. Она всегда лопалась так неожиданно, так больно била его по мордочке, что кот отскакивал на метр, корча ужасные гримасы, и вся его шерсть стояла дыбом. Какого…?!! Потом он опять осторожненько подкрадывался к своей гитаре, склоняя голову то налево, то направо и вдруг отвешивал ей мощную оплеуху. «Только тронь меня — и ты у меня получишь!» И тут же снова отскакивал в сторону, словно пугаясь собственной смелости.

Каждый раз, вновь добившись повиновения, Гомер оставлял свой инструмент в одиночестве и некоторое время обходил его стороной, словно был обижен. Я не могла удержаться от смеха. «Искусство требует жертв!» — говорила я ему. Но Гомер слишком любил свою гитару из салфетной коробки, чтобы долго сердиться. На следующий же день он снова, как ни в чем не бывало, вовсю бренчал на своем инструменте.

Мне бы очень хотелось, завершая эту главу, сообщить вам, что мой кот в конце концов научился исполнять какое-то узнаваемое произведение, например, «О Сюзанна!» или что-нибудь с первой стороны четвертого сборника «Лед Зеппелин».

Но если бы такое действительно произошло, вы, безусловно, уже знали бы о Гомере.

Глава 13

Повелитель мух

Как в своей силе уверенный лев, горами вскормленный,

В ветер и дождь на добычу выходит…

Гомер. Одиссея

Помимо соображений безопасности — моей собственной и, конечно, Гомера, — которые заставили меня отказаться от квартиры на первом этаже, пусть даже с вожделенным садом, были и другие, пусть и второстепенные, обстоятельства, осложнявшие жизнь всех без исключения обитателей Майами.

Я говорю о насекомых.

Жить в Майами означало на своем горьком опыте убедиться, что наша планета отнюдь не цитадель человечества, а царство насекомых, в нескончаемой войне с которыми люди терпят поражение за поражением. В битве с ними ты заранее знаешь, что обречен вести лишь оборонительные действия, и остается эту оборону укреплять, делая все возможное, чтобы обезопасить свои окопы. Если бы я пошла по пути «цокольного этажа», прислушавшись к последнему слову в градостроительстве, то накрывать на стол и стелить постель мне нужно было бы сразу на армию шестиногих гостей.

Мы переехали в новую квартиру весной, а сейчас была уже середина лета — самая «насекомистая» в Южной Флориде пора. Лето в том году выдалось особенно дождливым, с тропическими грозовыми облаками и ливнями, которые шли с регулярностью не менее одного раза в сутки. В такую погоду все живое спешит укрыться от буйства стихий, и насекомые не были исключением.

Двенадцатый этаж немало способствовал тому, чтобы держать «диких» обитателей Майами под контролем, но встречались и отчаянные души, которых этаж не пугал. Самыми отъявленными среди них были мухи — огромные, как ноготь на большом пальце, и назойливые до исступления.

Памятуя о Гомере, я превратила открывание и закрывание балконных дверей в своего рода ритуал, но, как бы быстро я ни задвигала за собой дверь, мухи оказывались еще быстрее. Однако если мне бесконечный поток мух грозил испортить всю радость от новой квартиры, то Гомер принял их едва ли не с распростертыми объятиями. После того как все коробки были распакованы и отправлены на мусорку, он больше не мог совершать успешные лобовые атаки на Скарлетт и Вашти. Появление мух открывало для него новые охотничьи горизонты, что было весьма кстати, учитывая пассивность Вашти и высокомерие Скарлетт.

Свою первую муху Гомер поймал через несколько месяцев после нашего переезда. Дело было в гостиной. Я как раз раскладывала по полкам новые книги, когда послышалось громкое злое жужжание где-то сбоку на уровне моей головы. Обернувшись, я увидела своих кошек — они выстроились в шеренгу и медленно подкрадывались к мухе, которая вальяжно выписывала сложные зигзаги футах в пяти над землей.

Гомер задрал голову, и она двигалась замысловатой «восьмеркой» в такт прерывистому жужжанию мухи. Уши кота стояли торчком. Мельком взглянув на Скарлетт и Вашти, я заметила, что их зрачки расширились так, что казалось, будто их глаза состоят из сплошных зрачков. Кошки неотрывно следили за мухой. Казалось, они выбирали момент для прыжка, но, пока они думали, Гомер без предупреждения взмыл в воздух. Как в замедленной съемке, я увидела, как он поднимается все выше и выше, вот его голова выше моей, а тело изогнулось изящной дугой. На мгновение он завис в воздухе, словно гимнаст перед прыжком, затем я услышала щелканье челюстей. Еще один миг — и Гомер мягко приземляется на задние лапки, еще один — и он сидит как ни в чем не бывало.

Жужжание прекратилось. Муха исчезла.

— О боже! — невольно вскрикнула я.

Даже Скарлетт и Вашти недоверчиво моргнули, прикрывая веками все еще расширенные зрачки. Неужели мы и впрямь видели то, что, как мы думаем, мы видели?

Единственный, кого не удивило происходящее, был сам Гомер. Его челюсти лихорадочно работали, пережевывая добычу. Он чем-то напоминал ребенка, которого внезапно угостили ириской, и все, что ему теперь оставалось — это быстрее отправить ее дальше. Что делать с пойманной мухой, Гомер, похоже, не знал. Поднявшись в воздух, он возможно, и сам не ожидал, что так всех удивит. Но мухе удивляться уже не приходилось.

Первое, что я сделала при переезде — купила мухобойки и липкую ленту для мух, но воспользоваться ими мне так и не пришлось — они остались нетронутыми пылиться в кухонном шкафу. У меня не хватило духу лишить Гомера занятия, которое вскоре стало его любимым. Но и, по правде сказать, мои собственные усилия по контролю за мухонаселением по зрелом размышлении показались мне излишними.

Поимку мух Гомер превратил в целое искусство. Непрерывно оттачивая мастерство, он не ограничивался одним стилем и смело экспериментировал в области стратегии, что иногда было данью необходимости, а иногда просто спасало от скуки. Бывало, Гомер пружиной взлетал в воздух, как это было в первый раз, но не щелкал зубами, а, сбивая муху то ли лапой, то ли воздушной волной, молотил лапками в воздухе, как отчаянный пловец, который плывет «по-собачьи». А когда она вновь собиралась взлететь, кот вначале отступал на несколько шажков, а затем прыгал на звук. Иногда Гомер загонял муху на балконную дверь, вынуждая ее биться о стекло, а затем, накрыв лапкой, затаскивал в угол и держал там, пока насекомое не переставало подавать признаки жизни. Если муха приземлялась на стену за диваном, Гомер взбирался на спинку и, поднявшись на задние лапки, одним молниеносным движением передней лапки прихлопывал муху прямо к стене. Затем он осторожно приподнимал лапку, оставляя зазор, и муха отправлялась в рот.

Однажды мне даже довелось наблюдать за тем, как Гомер в пылу погони за мухой взлетел на спинку стула. Балансируя на трех лапках, четвертой он лихорадочно пытался сбить муху, которая, вместо того чтобы сразу сдаться, отлетела куда-то за его голову. Гомер — клянусь! — оттолкнулся от стула и, эффектным движением бросив тело в заднее сальто с вращением, сцапал муху прямо в воздухе, а затем, изогнувшись, мягко приземлился на все четыре лапки.

— О, ну вот это ты уже просто красуешься, — протянула я, не в силах сдержать смех — столь очевидным было его довольство собой.

Дошло до того, что мне не нужно было вертеть головой, чтобы увидеть, где именно жужжит назойливая муха — достаточно было заметить мелькнувшую черную тень, и все было кончено.

Иногда я забавлялась, представляя себе разговоры мух, наблюдавших за тем, как их товарку постиг бесславный конец и она пала жертвой слепого кота. Мне подобный диалог виделся примерно таким:

Первая муха: Ты слышала, Клару поймал безглазый кот? Как она не углядела? А у самой-то, небось, не одна сотня глаз!

Вторая муха: Ну что тут скажешь? Вот и дура она. Была. Эта ваша Клара.

Взяв на себя обязанности нашего домашнего егеря, Гомер следил не только за мухами. Он доказал, что одинаково хорошо справляется со всей живностью: с муравьями (они оказались такой легкой добычей, что это было почти оскорбительно), москитами и прочей мошкарой.