На сей раз мне выпало сидеть возле пожилой женщины, которая тоже путешествовала не одна, а с котом.

— Как я понимаю, нас посадили рядом не случайно, — приветливо улыбнулась она, пока я, все еще пытаясь отдышаться, запихивала корзинку с Гомером под впередистоящее кресло. — Вы даже представить себе не можете, как сложно было достать билет на этот рейс. Пришлось вот доплачивать за первый класс. Невероятно, но все «кошачьи» места на этот рейс были уже забронированы, вы можете в это поверить?

Я пробормотала нечто нечленораздельное.

— Ах да! Это Отис, — представила она вальяжного рыжего табби, который, невзирая на все посадочные треволнения, уже мирно прикорнул в корзинке у ее ног, — он у нас опытный «летун». Два раза в год мы летаем с ним, чтобы повидаться с внуками.

— А это Гомер, — представила я своего кота, который как раз предпринимал очередную попытку силой вырваться из заточения. На звук своего имени он отозвался таким трубным гласом, что заглушил призыв пристегнуть ремни. — Он у нас еще не летал.

— Бедняжечка, — пожалела Гомера моя спутница, нагибаясь пониже, чтобы разглядеть его сквозь сетку кошачьей корзинки. — Не плачь, Гомер, все закончится быстрее, чем ты думаешь.

Так мы болтали с ней, а самолет тем временем набирал высоту. Отчего-то я прониклась к ней доверием и рассказала историю Гомера: и какой он храбрый, и что нам вовсе не свойственно по любому поводу поднимать крик.

— Так что вы уж извините нас за весь этот шум и гам, — развела я руками.

Женщина рассмеялась:

— Погодите, вот когда будете лететь с грудным ребенком, тогда узнаете, что это такое.

Внезапно, со всей тяжелой очевидностью правды, давно известной, но до конца осознанной лишь сейчас, меня настигло понимание происходящего. Для меня это не просто перелет из одного места в другое, это — перелет из прошлого в будущее, будущее столь туманное и неопределенное, что ничего в нем было не разглядеть. Тридцать лет я прожила в одном городе, где все мне было знакомо, и на тебе: подумала-подумала, за какой-то месяц все решила, быстренько собралась и вот лечу туда, где ни я никого не знаю, ни меня не знает никто. Отчего-то я представила себя в будущем: прошел, наверное, не один десяток лет, я так же лечу в самолете с котом, но уже не с Гомером, навестить своих собственных внуков, похлопываю по руке нервную молодую женщину, сидящую рядом со мной, и говорю ей: «Дорогая, все это ничего. Вы даже не представляете, сколько всего вас ждет впереди…»

Мои грезы безжалостно оборвал своим воплем Гомер, вслед за чем послышалось грозное предупреждение. Оно исходило от весьма раздраженного пассажира, сидевшего позади нас:

— Вы когда-нибудь заткнете ему рот?!

— Помилосердствуйте, сэр, — тут же обернулась к нему моя спутница, — бедный котик летит первый раз в жизни! А вот чем вы объясните свою бестактность?

Я почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы, и в порыве благодарности схватила ее за руку:

— Спасибо вам!

Она успокаивающе, как мама, в ответ пожала мою руку.

— Некоторые люди ведут себя так, будто кошки нарочно им досаждают, а обычное участие не для них.

Мгновение, когда в иллюминаторе я увидела Статую Свободы и башни Всемирного торгового центра, было одним из самых счастливых в моей жизни. Даже печальная весть о том (после сорока минут ожидания багажной карусели), что наш багаж не успел вслед за нами добежать до стыковочного рейса и потому ожидается лишь на следующий день, не смогла лишить меня этого ощущения счастья.

Зато физически я чувствовала себя разбитой, словно боксерская груша, в отличие от Тони и Феликса, которые были свежи, как огурчики. Они сообщили мне, что Скарлетт и Вашти вели себя очень хорошо, а я горячо поблагодарила их за дружеское участие в переброске моих питомцев через всю страну, вслед за чем они прыгнули в такси и помчались навещать: кто родственников, кто — знакомых, раз уж выпал такой случай — побывать в Нью-Йорке.

Я погрузила всех своих кошек в третье такси и назвала таксисту адрес нашего нового жилья. В свой предыдущий приезд две недели тому назад, когда я подписывала договор аренды, я предусмотрительно закупила новый кошачий туалет, запас кошачьей еды и миски и все это оставила у привратника. Кроме того, тогда же я заказала новую кровать и постельное белье, а мой приятель Ричард, который жил в том же доме и, собственно, помог мне снять в нем квартиру, вызвался проследить за доставкой. Остальная мебель должна была прибыть через несколько дней.

Привратник выдал мне ключи, снабдил тележкой, помог погрузить в нее кошек со всем нашим скарбом и занес прямо в квартиру на тридцать первом этаже.

Едва дверь за ним закрылась, как я стала вызволять своих питомцев из заточения. Скарлетт и Вашти, все еще в грогги после транквилизатора, потоптались, походили кругами и наконец улеглись прямо на полу у батареи. Гомер выглядел несколько ошарашенным, но, судя по всему, довольным и благодарным за то, что его выпустили и он снова стоит на твердой земле. До этого переезда он, как на пружине, вылетал из корзинки — исследовать новое место. На сей раз Гомер вышел с опаской. Что-то было не так, и было не похоже, что дело тут в долгом сидении в корзинке и всех ужасах воздушного путешествия.

Поставив мисочку с едой и ящик-туалет, я поднесла Гомера поближе, чтобы он понял, где их искать, а сама швырнула одеяла и простыни на кровать и упала на них лицом вниз. «Мы все сумели, — подумала я. — Мы в Нью-Йорке». Краешком глаза я проследила за Гомером: мелкими шажками он продолжал мерить комнату; воздух был сухой и холодный, и его шерстка потрескивала статическим электричеством. Из сумки я извлекла любимого Гомерова червячка — я не поленилась свернуть его и взять с собой в ручную кладь, мне не хотелось, чтобы игрушка моего кота затерялась в контейнере среди прочих вещей. Я подумала, что Гомеру будет лучше, если рядом с ним окажется что-то родное и знакомое, чтобы он сразу опознал его на новом месте.

Но Гомер впервые не спешил радоваться старому другу. Обнюхав, он удостоверился в подлинности червячка и даже перенес его поближе к мисочке, и вновь отправился мерить шажками квартиру.

С той минуты, когда с рассветом к нам нагрянул грузовой фургон и начался этот суматошный день, и по сию пору прошло ровно тринадцать часов, и теперь мне хотелось одного: упасть на кровать и чтобы меня не трогали еще столько же. Вслед за Вашти и Скарллет я стала проваливаться в сон. Но Гомер спать и не собирался. Все-таки, подумалось мне, здесь что-то явно не так, но вот что… Похоже, Гомер решил не отступать, пока не выяснит, что именно.

Он стал котом, не спавшим всю ночь в городе, в котором никто не спит. Он стал ньюйоркцем.

Глава 18

Зимний котильон

От Зевса приходит к нам каждый

Странник и нищий. Хотя и немного дадим, но с любовью.

Гомер. Одиссея

Моя манхэттенская квартира считалась «студией», пусть и довольно большой, семьсот пятьдесят квадратных футов плюс терраска, но все-таки студией. Чтобы жить в такой, надо привыкнуть. А переходный период у моих питомцев, в отличие от меня, затянулся. Гомер явно был выбит из колеи: он просто-таки недоумевал по поводу концепции квартиры, которая состоит из одной комнаты. Скарлетт и Вашти, принципиально не одобрявшие любое сокращение жизненного пространства, еще раз, уже воочию, убедились в том, что они правы, потому что и впрямь оно сузилось до четырех стен и санузла. На том они и успокоились. Гомер не мог успокоиться еще не одну неделю. У него и характер-то был куда более беспокойный и игривый, чем у кошечек. И тут вдруг оказалось, что играть ему негде. Мне кажется, он полагал, что где-то должна быть потайная дверь, ведущая в другую комнату, — нужно только ее отыскать, и целыми днями бродил вдоль стен, принюхиваясь и навострив уши в поисках малейшей зацепки, которая могла бы навести его на эту дверь. Поминутно он оглашал окрестности настоятельным горловым «мяу», в котором слышался раздраженный вопрос: «Почему мне никто не подскажет, куда подевались остальные комнаты?»