Навскидку, это должна быть работа, связанная с PR-акциями и событийным маркетингом. Мои приятели, работавшие в этой сфере, запрашивали начальную зарплату процентов на пятьдесят выше моей теперешней.

Знала я и то, что этим людям работа тоже досталась не даром. У всех у них имелось высшее образование либо в маркетинге, либо в public relations (моя специальность — «литературные жанры»), летние месяцы они проводили на стажировках, а затем месяцами числились внештатными сотрудниками в компаниях, куда их в конце концов и принимали на постоянную работу.

Но если уж пробил час начать все заново, а для этого нужно было учиться и работать внештатно, то я готова была и на это. Более того, я готова была пахать и за стойкой в баре, и официанткой в вечерние часы, чтобы иметь возможность (почти бесплатно) делать то, что позволит мне приобрести опыт и получить постоянную работу.

Мысли мои вновь вернулись к началу — сколь бы ни был хорош мой план, а проблемы с жильем он не решал. В долгосрочной перспективе, через год-другой, он, возможно, и сообщит нашей с Гомером жизни некую стабильность, но крыша над головой нам нужна была прямо сейчас. И тут на меня снизошло еще одно озарение.

Я позвонила родителям.

Звонок дался мне нелегко. Вернее, очень нелегко. Вернуться к родителям было примерно то же самое, как «в случае опасности разбить стекло» или признать тот факт, что взрослой я так и не стала и позаботиться о себе не могу, и поэтому, будьте добры, пожалуйста, возьмите меня обратно.

— Конечно, ты можешь вернуться домой, — ответила мама. — Конечно, с кошками.

Я знала, что и ей нелегко было решиться на это. Мои родители мало того что не любили кошек в принципе, но еще и держали двух собак, которые появились у нас в семье, когда я еще ходила в школу. В налаженную жизнь нужно было срочно вносить поправки, чтобы она была хоть сколько-нибудь сносной — я имею в виду, не только для кошек и собак.

— Ты уверена? — еще раз переспросила я у мамы. — Уж я-то знаю, что вы с отцом не очень-то жалуете кошек.

— Мы любим тебя, — последовал ответ. — А ты любишь своих кошек. И раз ты любишь кошек… — Мама рассмеялась и добавила: — И если ты думаешь, что жизнь с кошками — это самая большая жертва, на которую способны твои родители, ты просто еще не понимаешь, что это такое — быть родителем.

Может, и так. Но я уже начинала об этом догадываться.

Глава 8

Баллада об El Mocho

Вот удивительно! Как почитают повсюду и любят

Этого мужа, в какой бы он край или город ни прибыл!

Гомер. Одиссея

Возвращение в родительский дом и без кошек обещало стать нешуточным испытанием. Как мама и папа будут относиться ко мне: не вспомнят ли, что когда-то я была маленькой девочкой, каждый шаг которой нужно контролировать? «Куда это ты собралась?» «С кем встречаешься?» «Когда вернешься?» Не станут ли они употреблять власть в таких мелочах, как чистота и уборка в моей собственной спальне?

Кошки и вовсе обещали внести разлад в привычный жизненный уклад. Предстояло, но не в ущерб чьей-либо свободе, еще придумать, как отделить кошек от родителей, родителей от собак, а собак — от кошек. В само понятие «переезд» изначально заложена неразбериха. Все эти ящики и коробки, которые нужно распаковать; вещи, которые необходимо распихать по полочкам и засунуть в кладовки; всякая мелкая дребедень, которую еще нужно рассортировать на ту, что может понадобиться, и на ту, что лучше спрятать с глаз долой, — вот почему требовался зазор между собственно моим переездом и воссоединением с прочей, «кошачьей» ветвью семьи.

Я второй раз решилась на непростой звонок. И позвонила Джорджу.

Он до сих пор жил в нашем доме, том самом, куда мы забрали Скарлетт и Вашти. Так что для обеих кошечек дом был родным, как, впрочем, родным для них был и сам Джордж. Гомер, пусть и не был знаком ни с домом, ни с Джорджем, мог рассчитывать на него как на члена, скажем так, «расширенной» (в самом широком смысле этого слова) семьи, который к тому же с детства питал любовь ко всем, без разбора, животным: кошечкам, собачкам, птичкам, тушканчикам, хомячкам и аквариумным рыбкам.

С момента нашего разрыва мы с Джорджем еще какое-то время общались — натянуто и неловко, как обычно бывает в первые недели жизни порознь, когда каждый пытается доказать другому, что «мы можем остаться просто друзьями». Как правило, со временем такие разговоры сходят на нет — каждый раз, прощаясь, я с тоской вспоминала, как и отчего мы с Джорджем разбежались. Те же чувства, я уверена, испытывал и он.

Как бы то ни было, если бы меня попросили назвать человека, которому, в случае чего, я без колебаний доверила бы своих котов, то я назвала бы Джорджа.

Долго упрашивать его не пришлось — он сразу согласился приютить моих кошек на пару недель, пока я буду обустраиваться в отчем доме. «Я только рад буду вновь увидеть Скарлетт и Вашти, — был его ответ. — И за Гомером тоже присмотрю, о чем вопрос».

Я провела с Джорджем краткий инструктаж о том, что можно и чего нельзя Гомеру («Пока он здесь — мой тебе совет: не держи в доме тунца»), а также поведала о прочих новостях из кошачьей жизни за последние несколько месяцев: выяснилось, что от влажной кошачьей еды Гомера пучит — даже удивительно было слышать, какие ужасающе громкие звуки может производить такой малыш; а Вашти заработала себе колит и временно была отлучена от сухого корма, что очень осложняло общий процесс кормежки. Я пообещала Джорджу забросить ему все необходимые припасы, а также передать инструкции в письменной форме. В том, что на него можно положиться, я не сомневалась, а вот что меня волновало, так это как Гомер переживет вынужденную разлуку, ведь за шесть месяцев с момента его «усыновления» мы ни разу не расставались более чем на двадцать четыре часа. Я так разволновалась, что, препоручив кошек Джорджу, еще несколько раз возвращалась, делая вид, будто что-то забыла. В последний раз я сослалась на губную помаду, которую, как пыталась я убедить Джорджа, я вроде бы уронила, когда открывала сумочку, на что он только тяжело вздохнул. «Езжай уже! Мой опыт общения с кошками куда больше, чем твой, так что все будет хорошо».

Я продержалась долгих два дня, прежде чем вновь объявиться у Джорджа, при том что звонила ему каждый вечер — спросить, как там поживают мои котики и, в частности, Гомер. «У него все в порядке, — неизменно убеждал меня Джордж. — Он отрывается по полной».

Как именно он отрывается, гадать долго мне не пришлось. Заехав к Джорджу через пару дней, я увидела такую сцену: один из приятелей моего бывшего бойфренда держал руку ладонью кверху, а на ней, свесив лапки, лежал Гомер. Приятель крутил Гомера вокруг себя, одновременно устраивая воздушные ямы, а также производя гул, который, по его мнению, должен издавать воздушный лайнер в зоне повышенной турбулентности.

— Боже мой! — возопила я. — Ты что, с ума сошел? А ну-ка, отпусти его! Сейчас же!

Опешив от неожиданности и покрываясь краской стыда, тот повиновался. Шатаясь, как после пьянки (а как иначе?), Гомер постоял-постоял, а потом… нетвердой походкой побрел обратно, подергал приятеля за штанину и протянул лапку — давай, мол, еще.

— Вот видишь! Ему нравится! — с гордостью заявил приятель Джорджа. Затем, подражая тем ребятам, которые представляют боксеров на ринге, страшным голосом пропел: — Потому что он не просто кот! Он El Mocho, кот, который не ведает страха!!!

Взглянув на Джорджа, я вопросительно подняла бровь:

— El Mocho? Так вы теперь его называете?

Джордж ухмыльнулся и пожал плечами:

— Ну, знаешь… если какое слово приклеится, то это надолго, если не на всю жизнь.

Mocho (не путать с «мачо») означает нечто вроде «чурбана» или «обрубка», а в отношении людей — что-то вроде «недоделанный», то есть прозвать Гомера «El Mocho» было все равно что обозвать его «калекой».

Не слишком-то смахивает на комплимент, но то, в чем англичанин услышал бы оскорбление, испанцу лишь ласкает слух, ибо это является проявлением самого глубокого уважения и любви.